Я учился на юридическом факультете Одесского государственного университета, когда страной руководила самая передовая в мире партия, партия коммунистов, под руководством которой советский народ семимильными шагами на всех парах мчался к великому будущему — коммунизму, чётко маячавшем на горизонте.
Доставалось в те времена студентам техникумов, институтов, академий, в которых уделялось особое внимание изучению таких предметов, как история КПСС и основы марксизма-ленинизма. На юрфаке при изучении различных других предметов в самых неожиданных местах были обязательно ссылки на бессмертные труды Владимира Ильича Ленина. На любых экзаменах, о чём бы ни шла речь, надо было кое-что сказать о роли партии в развитии данного института права.
Самое сложное было зубрить историю КПСС. Надо было знать все съезды партии большевиков — от первого до последнего на момент экзамена; знать повестки всех съездов, состав съезда, кто и что на каждом съезде сказал, какое было принято решение и т.д. А так как каждый съезд считался сверхисторическим событием не только для советских людей, а для жителей всего земного шара, то фактически надо было знать о каждом съезде абсолютно всё, от А до Я.
Но это ещё не всё. На таком же уровне следовало знать и всевозможные партийные конференции центральных партийных органов. Другой раз вся информация, с трудом поместившаяся в голове, начинала путаться в датах, фамилиях и всех самых мелких обстоятельств и деталей съездов и конференций.
Однажды я преподавателю задал вопрос: как он считает, лет через пятьдесят будет ли в состоянии студент запомнить все прошедшие за это время съезды и конференции вечно живой коммунистической партии. Преподаватель сначала растерялся, а затем сказал, что если только я являюсь членом партии, то я плохой её член, раз задаю такой вопрос.
Его ответ несколько развеселил студентов. После занятий все считали своим долгом спросить, член ли я. Ещё немного, и ко мне приклеилось бы это слово, как кличка. Я перестал задавать вопросы преподавателям на партийные темы.
***
Во время учёбы в университете я в основном получал пятёрки и иногда четвёрки. Мне было легко учиться, потому что многие предметы я изучал, когда учился в специальной оперативной школе милиции с юридическим уклоном. В дипломе школы указана моя специальность юриста. Честно говоря, из многочисленных предметов я не любил теорию государства и права. Мне эта наука казалась очень формальной и сухой. Причём её, казалось бы, незыблемые каноны в связи с изменявшейся политикой партии менялись на корню. Надо было ухо держать востро, чтобы не пропустить эти изменения и не попасть при ответе экзаменатору впросак.
***
В аудиторию для сдачи того или иного экзамена мы заходили по списку, составленному от руки самими студентами. Список прикрепляли кнопкой к двери. По студенческой примете, тринадцатый номер считался несчастливым. Поэтому в списке он оставался для того, кто последним приходил на экзамен.
Однажды из-за небольшого опоздания я оказался записанным под этим номером. Ребята со вздохом мне напомнили, что к тому же был понедельник, считающийся у всех, и не только у студентов, тяжёлым днём. Я сказал, что, значит, на мою голову свалилось два несчастья сразу.
Меня тут же списочные счастливчики поправили, разом подняв голову вверх, глазами показывая на коробку двери, на которой был прибит металлический кружочек с номером аудитории. К своему ужасу я увидел, что на нём чёрной краской была выведена цифра 13.
В общем, когда я зашёл в аудиторию для сдачи экзамена, моя голова плохо соображала. Видимо, я неважно выглядел, так как преподаватель поинтересовался моим здоровьем. Он не на шутку перепугался, когда снова посмотрел на меня, трясущимися руками взявшего со стола билет для подготовки к ответу. Мне казалось, что я изо всех сил работаю ртом, а звука не получалось. Наконец, я смог прошипеть только одно слово — тринадцать.
***
Как раз в то время первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв с целью улучшения развития всей экономики страны, успешно строящей коммунизм, который, по его мнению, должен был наступить точно в 80-м году, взялся за коренную реорганизацию партийного руководства по производственному принципу.
Областные и районные комитеты партии были разделены на промышленные и сельские. Согласно первому вопросу я и должен был доказать, как такое умное решение повлияло на всю судьбу СССР в самую лучшую сторону, и только благодаря ему теперь всему народу стало ясно, что коммунизм не за горами.
Я сначала минут десять ни о чём не думал, пока не наступил в душе полный покой. А потом в памяти что-то переключилось, и я пошёл вне очереди на радость готовящимся студентам к столу преподавателя. Моя речь была настолько пламенной, что преподаватель, откинувшись на спинку стула, стал так внимательно, не моргая, смотреть на меня, будто перед ним выступал сам Ленин, стоящий на броневике.
Студенты перестали что-то писать в своих бумажках и уставились на меня изумлёнными глазами. А я так разошёлся, что самому захотелось свою речь подкрепить выбросом правой руки с открытой ладонью вперёд и немного вверх, ну, как у вождя всех народов мира, когда он стоял на броневике и толкал историческую речь.
Я напомнил преподавателю слова Маяковского: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть!» «Этот прозорливый революционный поэт, конечно же, имел в виду расцветающий коммунизм», — пояснил я озадаченному преподу. Не забыл я привести слова моего любимого русского поэта Есенина: «Полевая Россия! Довольно волочиться сохой по полям!» Я готов был прочесть всё стихотворение полностью. Преподаватель, видимо, понял моё намерение, потому неистово замахал руками, будто отгоняя рой гигантских мух.
А меня всё несло. Чтобы меня остановить, преподавателю пришлось чуть ли не закрывать мне рот рукой. В душе же, скорее всего, ему хотелось меня немедленно придушить. Когда я только на мгновение умолк, он с облегчением шумно выдохнул воздух и быстро в зачётной книжке вывел пятёрку.
Обращаясь к сидящим, сказал, что вот так надо хорошо знать политику нашей дорогой и любимой партии. Сам же, подскочив со стула, силой сунул в мне руки зачётку, и повернув к двери, стал меня осторожно, но настойчиво подталкивать к выходу. Когда стоящим у двери друзьям-товарищам показал свою зачётку, все единогласно решили, что такую оценку по такому предмету, да в такой день, наполненный тринадцатым числом, надо обязательно обмыть.
После окончания экзаменов мы в городском парке на Дерибасовской с удовольствием выпили несколько бутылок только появившегося в продаже придуманного одесситами шипучего вина. Если память не изменяет, бутылка из толстого тёмного стекла с красным сухим вином, смешанным с углекислым газом, стоила 1 рубль 8 копеек. А белое — 1 рубль 20 копеек. Во время шумного студенческого застолья сказал, что больше я не верю в плохие предсказания чёртовой дюжины — тринадцати. Посоветовал не верить и другим.
***
Дело в том, что эту заумную теорию государства и права необходимо было сдавать ещё раз на последнем курсе юрфака. Такое чудо, какое произошло со мной на экзамене, видимо, бывает раз в жизни. Взяв со стола билет и рассмотрев на нём цифру 13, я невольно рассмеялся. Преподаватель от удивления только пожал плечами.
Первый вопрос билета требовал, чтобы я подробно и аргументировано рассказал, к каким негативным последствиям привёл волюнтаризм Хрущёва по разделению руководства обкомов и горкомов партии на промышленные и сельскохозяйственные. Видимо, моя речь не была такой пламенной, как несколько лет назад, потому что преподаватель явно был недоволен моим вялым и плохо обоснованным ответом. Он откровенно скучал.
Когда я закончил, он только печально покачал головой, показывая тем самым своё недовольство моим слабым ответом. Почувствовал, что препод готовится мне влепить в лучшем случае трояк, так как я не совсем ярко осветил мудрую линию партии, которая по-ленински умеет исправлять свои ошибки. Тогда я, опережая решение экзаменатора, сказал, что, скорее всего, я не успел полностью подстроиться к новой мудрой политике партии, так как несколько лет назад мне пришлось доказывать обратное.
Я открыл нужную страницу зачётки и молча вежливо пальцем показал на одну из записей. Когда я гордо убрал палец, экзаменатор увидел чётко выведенную цифру пять и рядом с ней свою подпись. Наверное, он вспомнил мою тогдашнюю горячую ленинскую речь, потому что, как и тогда, с шумом выдохнул воздух и, не говоря ни слова, быстренько вывел четвёрку.
На этот раз оценку я не обмывал. Пошёл домой готовиться к сдаче экзамена по уголовному праву, моему любимому предмету, по которому не надо было при ответе на билет ссылаться на какую-нибудь работу вождя международного пролетариата товарища Ленина…
