Вначале о только что услышанном. Когда дело касается такого события как Ялтинская конференция, – пусть и 70 лет назад, а, может быть, именно поэтому, – всегда соблазнительно увлечься деталями. Любому историку это приятно. Я думаю, что Рузвельт выбрал Крым и Ялту (если верно то, что нам с утра рассказывал Анатолий Васильевич Торкунов о разговоре Гопкинса с Молотовым 13 октября 44-го года, когда именно американской стороной было выражено такое пожелание – встретиться в Крыму), потому, что, быть может, хотел вернуться к временам своего прихода на высший государственный пост.
Когда актуальной была идея организации в Крыму автономии, Еврейской автономии – как вы знаете, был такой проект. Им занималась американская организация «Джойнт» еще до появления Израиля. Это известная история: в американских деловых кругах, близких к Рузвельту, хотели таким образом получить компенсацию за пусть запоздалое признание Советского Союза в 1934 году.
История, конечно, детективная, конспирологическая, но то, что Рузвельт так хотел посмотреть на эти места, наверное, не случайно. Так ли это или нет, никто уже не узнает, но, мне кажется, что эта версия имеет право на жизнь. Во всяком случае, в шутку или всерьез Рузвельт в Ялте намекал Сталину на желание заполучить Ливадию.
Не буду сейчас говорить о других деталях Ялтинской конференции или обстоятельствах ее проведения. Думаю, что замминистра иностранных дел Англии Александр Кадоган, письма которого здесь цитировали, мог бы признаться, что ел он все-таки паюсную черную икру, а не красную, – 500 кг паюсной икры съели участники конференции.
Тема моего выступления совсем другая. Какие выводы из Ялтинской конференции сейчас актуальны для нас в России и вообще для международных отношений?
Для начала три цитаты, которые принадлежат, если можно так сказать, отцам и детям американской политики. Франклин Рузвельт, говоря о значении Ялты, сказал, что «конференция в Крыму была поворотным пунктом в нашей истории и я надеюсь в мировой истории». А вот, что сказал Генри Киссинджер через 30 лет после Рузвельта: «Ялта стала символом позора, с точки зрения формирования облика послевоенного мира». Президент Джордж Буш-младший: «Никаких больше Мюнхенов, никаких больше Ялт».
На эту тему мы уже говорили: разное отношение к Ялтинской конференции со стороны нашей российской историографии и значительной части зарубежной, западной историографии. И, тем не менее, хочу обратить внимание на выводы, которые, мне кажется, актуальны. Исходя, хотя бы, из последнего заявления, которое я цитировал, – о «Мюнхенах и Ялтах».
Формально говоря, и в Мюнхене и в Ялте (такое впечатление может возникнуть) исходили из принципа «реал политик», подталкивавшего участников, как минимум, к дележу Европы, а, может быть, и всего мира. Но заметьте, что желание поставить Мюнхен и Ялту на одну доску, которое отмечается очень часто, – особенно, в настоящее время, со стороны некоторых политиков и общественных деятелей стран так называемой новой Европы, – не выдерживает критики. В Мюнхене, на самом деле, никакого компромисса достигнуто не было. Он был кажущимся. Это была капитуляция западных государств перед напором фашистской Германии.
Что касается Ялты, то, мне кажется, совершенно несправедливо утверждение, что Ялта была односторонней уступкой Советскому Союзу со стороны лидеров западного мира. Чтобы проинвентаризировать итоги, достаточно просто вспомнить, что Соединенные Штаты получили очень много в результате Ялтинских, а позже Потсдамских соглашений, в продолжение Ялтинских. Прежде всего, это факт, что американцы остались в Европе после Второй мировой войны. В отличие от Первой мировой войны, после которой они в Европе не остались. И остались настолько надолго, что до сих пор присутствуют и, как известно, контролируют, по сути, всю систему обороны и безопасности Европейского континента. По крайней мере, Западной его части.
Американцы получили обещание Советского Союза вступить в войну с Японией. Об этом сегодня уже говорили. Известно, что они планировали продолжать войну с Японией в 46-м году. Есть планы этих операций, названия этих операций. И то, что Советский Союз вступил в войну с Японией, естественно, резко сократило сроки этой войны, которая, в общем-то, была для Америки в течение долгого периода главным театром военных действий во Второй мировой войне.
Наконец, Соединенные Штаты совершенно резонно полагали, – и у них были основания, по крайней мере, в 40–50-е годы, – что создаваемая Организация Объединенных Наций будет местом, в котором американская воля, пройдя через процедуру голосования и воплотившись в решение мирового сообщества, обретет решающее значение для устройства послевоенного мира. В этом смысле они получили от Ялты то, что хотели.
Получила ли Британия то, что она хотела в результате Ялты и вообще сотрудничества с коммунистическим Советским Союзом? О крахе Германии, угрожавшей самому существованию Англии, говорить не приходится – тут все понятно. В годы войны был ликвидирован Коминтерн. Коминтерн – это реальная угроза многочисленным британским колониям. Именно он выступал в роли связующего звена между советской Россией и национально-освободительным движением. Революционные краски в годы войны были приглушены. То, что они потом вновь заискрили, связано уже с «холодной» войной, отказом от ялтинского компромисса.
Я уже не буду говорить об известной попытке Черчилля сторговаться со Сталиным через проценты и доли влияния. Но не любопытно ли, с точки зрения сегодняшних событий, что фактически в Ялте Польшу обменяли на Грецию? Мне кажется, все теперь в Европе готовы Грецию обменять на что-нибудь другое.
Одним словом, безусловно важный для нас вывод: главное значение Ялты для практики международных отношений – это пример удачного и правильного компромисса, основанного на реальном представлении о возможностях и пределах своих возможностей.
Если более глубоко затронуть эту тему, станет ясно, что это выразилось в необходимости признать сферы влияния. Сферы влияния, называемые или неназываемые таким образом, были, по сути, распределены как в отношении отдельных государств (вспомним еще раз эту инициативную записку Черчилля в 44-м году), так и, на самом деле, в результате создания союзниками зон оккупации в бывшей фашистской Германии. Разве это не упрек сегодняшнему подходу, при котором никакие сферы влияния напрочь не признаются в ходе новой «войны за советское наследство», которая сейчас разворачивается? Разворачивается в самой больной точке, на Украине? Разве это не упрек тем современным политикам, которые не хотят вообще, как они утверждают, мыслить этими категориями?
Они изобретают нечто новое, считая, что сферы влияния не имеют право на существование. Отлично, но какой ценой? Опыт Ялты демонстрирует, что, на самом деле, сферы влияния – отражение здравого смысла и в этом качестве они продолжают иметь значение.
Второе обстоятельство, второй вывод, который, мне кажется, имеет смысл подчеркнуть в связи с наследием Ялты. Все-таки закон и справедливость. Закон хорош тем, что он основан на справедливости. Мы так привыкли. Но очень часто законность и справедливость сильно расходятся между собой.
Мне кажется, философия Ялты была в том, что мировой порядок после развала системы фашистских государств, созданных в Центральной Европе и в Европе вообще, должен быть основан, прежде всего, на справедливости. На справедливости возмездия, на необходимости, на самом деле, предъявить счет за то, что эта война была начата по инициативе Германии и т.д.
Опять же, по отношению к нашему современному опыту это имеет значение. С чего, говорят, начались наши проблемы во взаимоотношениях с Западом – с возвращения Крыма. Здесь, в России может быть одна точка зрения о законности этого акта, на Западе – другая. Но справедливость возвращения Крыма в Россию, на самом деле, я думаю, трудно поставить под сомнение. Это справедливо не только под впечатлением от того, как это происходило на наших глазах, – возвращение в Россию было выстрадано населением Крыма, борьбой за ликвидацию крымской угрозы, которую Россия вела в течение столетий и безобразной формой его передачи Украине в 1954, а потом в 1991 году. Значит, справедливость должна быть не только ритуальной декларацией – международные отношения должны быть на ней основаны.
Третье о чем хочу сказать. Об экономическом детерминизме. Экономический детерминизм, который сейчас так моден, не играл большой роли в Ялтинской конференции. Экономика Советского Союза представляла доли процентов от тогдашнего военного и экономического потенциала Соединенных Штатов, которые за годы войны на 55% увеличили объем своего производства. И тем не менее значение и роль Советского Союза никто не мог в тот момент отрицать. Поэтому в больших геополитических координатах очень уязвима вот эта амбиция считать «поскольку мы самые богатые, мы самые крупные, поскольку наша валюта является системообразующей – мы имеем право на то, чтобы диктовать и т.д.». Ее иной раз бывает трудно провести. Ибо есть и другие факторы – геополитические, культурные, военные и всякие иные, – которые должны приниматься во внимание применительно к разным регионам. Я сейчас, как вы понимаете, говорю опять-таки по поводу Украины.
Четвертое, о чем считаю необходимым сказать. Конечно, то, что было после Ялты, что очень скоро начало развиваться, а именно «холодная» война, является признаком недопонимания, которое возникло на Западе и, как следствие, в Советском Союзе по поводу возможности сотрудничества государств разных систем. Пальма первенства в этом принадлежала Западу, Черчиллю и Трумэну: задолго до Фултонской речи, еще в период военных действий с Германией, как известно, возник план «Немыслимое» – о войне против СССР. Все это еще совсем недавно не было нам известно.
Недопонимание порождало гамлетовские терзания: насколько можно доверять или не доверять участнику соглашений, твоему геополитическому конкуренту? Заметим, что Советский Союз полностью выполнил свои обязательства даже в том случае, если они, казалось бы, шли в разрез с его идеологическими установками: Греция, Австрия в 55-м году, Иран и т.д. и т.д. И даже история корейской войны говорит о том, что участие Советского Союза в ней было все-таки на вторых ролях по сравнению с Китайской Народной Республикой этого периода.
Это нужно было бы оценить. Это возможно было оценить, но Запад не захотел этого оценивать. Он искал поводы для того, чтобы использовать свое временное преимущество в ядерной монополии и таким образом диктовать. И результатом всего этого был ошибочный выбор. Ошибочный выбор, приведший к решениям, которые, на самом деле, создали проблемы для государств, их принявших. Я имею в виду, прежде всего, ошибочный выбор в пользу «холодной» войны после окончания Второй мировой, который стоил многих лет труда и пота, да и крови всему человечеству. На нынешнем этапе это тот выбор, который делают Западные страны, – и в первую очередь, конечно, Соединенные Штаты, – в пользу конфронтации с Россией в этой войне, я повторяю, не за американское, а за советское наследство. Ведь на самом деле всё, что делают американцы, просто подталкивает нас к союзу с Китаем. Это им нужно?
Я не знаю, в какой мере это нам нужно. Меня в этом смысле не все устраивает, но дальше начинается та история, когда устраивает это кого-то или не устраивает, отходит на второй план. Возникает просто необходимость. И вот это решение, которого сегодня придерживается западный мир, на мой взгляд, очень ошибочное. Оно должно быть переоценено – хотя бы на основе опыта послеялтинского мира.
Мир нуждается в новой Ялте, хотя мало оснований надеяться, что она так легко и с таким результатом свершится в ближайшее время. Спасибо.
Выступление
на конференции «70-летие Ялтинской конференции глав государств
антигитлеровской коалиции» в МГИМО(У) МИД РФ
(Москва, 25 февраля 2015 г.)
