(из воспоминаний о детстве)
У моей мамы, кроме младшей сестры, было два родных брата. У старшего, Сергея, было четыре дочери. С одной из двоюродных сестёр, Лидой, в школе я сидел за одной партой, начиная с 8 класса. Много лет спустя, она, работая гинекологом, принимала роды у моей дочери.
У среднего брата, Павла, было двое детей — дочь и сын Володя, старше которого я был на два года. Всю оккупацию они с мамой прожили с нашей семьёй, вместе скрываясь по деревням Крыма от угона немцами в фашистскую Германию.
Родственниками, родными и близкими было пролито много слёз, когда провожали на фронт моих дядей, Павла и Сергея. Через несколько месяцев пришло сообщение с фронта, что после одного из боёв дядя Серёжа оказался в списке без вести пропавших.
Тогда в семьи приходило много таких извещений. Всегда все надеялись, что любимый человек каким-то чудом остался живым и когда-нибудь вернётся в родной дом, где его продолжали ждать, сколько бы ни прошло лет. Особенно на чудо надеялись матери пропавших солдат.
И такие чудеса бывали, но очень редко. Дядя Серёжа не вернулся. Его могила оставалась безымянной, как и многих тысяч солдат, погибших во время кровавой войны мясорубки.
Только недавно по приглашению поисковиков сестра Лида побывала на Перекопе Крыма, где в братской могиле захоронен её отец, мой дядя Серёжа.
***
Дядя Павел вернулся домой через год после окончания войны, так как из-за тяжёлого ранения несколько месяцев провёл в госпиталях. Невозможно описать, какая радость приходила в семью, в которую возвратился солдат! Такому событию радовались не только родственники, но и соседи. Мальчишки завидовали тем ребятам, чьи отцы возвращались домой, даже если они были калеками.
Дядя Павел как фронтовик-коммунист был назначен начальником отдела кадров бондарного завода. В те времена такая должность была престижной и очень ответственной. В его обязанности входило и распределение путёвок по направлению детей рабочих завода в организованный с большими трудностями детский садик, располагавшегося в небольшом здании, стоящем в нескольких десятков метров от завода.
Рядом с ним было такое же одноэтажное здание, из которого сделали общежитие-малосемейку. Эти здания и многие другие в городе построили немецкие военнопленные. В одной из комнатушек общежития проживали наши родственники во главе с дядей Павлом. Она была ему выделена местной властью как заслуженному фронтовику.
Наша семья проживала на улице Ленина. Я часто, чтобы провести время с братом, ходил пешком на Бондарку, как керчане называли ту местность. Так как завод и домишки находились у самого моря, то летом весь световой день мы проводили на берегу. В основном купались и загорали.
Как-то мы решили соорудить плот, чтобы на нём плавать по морю с помощью сделанных нами вёсел, представляющих собой палки с прибитыми на конце кусками фанеры. На берегу нашли полусгнившие брёвна и доски. На земле уложили брёвна, к которым приколачивали доски. Ржавые гвозди вытаскивали из старых, использованных деревяшек. Вбитые гвозди с обратной стороны сгибали ударами молотка. Чтобы растянуть удовольствие от постройки плота, мы не очень спешили. Впереди было целое лето. На ночь плот прятали в укромном месте.
***
Однажды дядя Павел сообщил, что мы с Володей будем посещать детский садик. А это значит, два раза в день будем питаться. Шёл второй послевоенный год. Было очень голодно. На промышленные и продовольственные товары действовала карточная система, введённая с началом Великой Отечественной войны и отменённая только в декабре 1947 года.
Над взрослыми постоянно висела забота, как в первую очередь, накормить детей. Поэтому в наших семьях был настоящий праздник, так как на два едока стало меньше.
До этого с Володей мы никогда не посещали детский садик и потому не знали, что он собой представляет. В садик ходили около двадцати детей дошкольного возраста.
В большой комнате стояли низенькие столики с маленькими стульчиками. Если нам с Володей столик был по пояс, и мы над ним возвышались, как две каланчи, то головы детишек были чуть выше его поверхности. От этого мы себя чувствовали неуютно и неловко. Мне было одиннадцать лет, а Володе девять. Мне всегда казалось, что две женщины, работавшие воспитательницами, смотрели на нас с большим недовольством, как на двух наглых нахлебников.
На завтрак была жиденькая каша, маленький кусочек хлеба и стакан полусладкого чая. В обед давали реденький супчик и снова немного каши, иногда вместо неё — тёмные макароны. Редко вместо чая давали кисель. Его варили, когда кто-нибудь из сотрудниц завода приносил из своего сада немного фруктов.
Порции были маленькими, рассчитанными на малышей. Наш с Володей возраст не влиял на размер выдаваемой порции, поэтому с ней расправлялись в одно мгновение. Мы с ним уже покидали столовую, а малышня только начинала кушать суп. Уходя, я не переставал ловить на себе недружелюбные взгляды тёток. Отдыхать после «сытного» обеда шли к морю.
***
Наконец, как нам показалось, плот можно было столкнуть в море и начать его испытание. В один из дней, когда на море была небольшая волна, с шумом набегавшая на берег, мы вытащили плот из укрытия, готовясь спустить на воду. В этом месте берег был обычно пустынным. Но неожиданно пришли два парня лет по шестнадцати. Мы думали, что они отберут наше морское детище, созданное собственными руками. Они нас успокоили, сказав, что пришли глушить кефаль.
Достав из кармана по ручной гранате, они выдернули чеку и бросили гранаты далеко в море. Раздался глухой взрыв, а в том месте, куда упали гранаты, поднялись два бурлящих фонтана воды. Через какое-то время к берегу прибило две крупные кефали. Парни их забрали и ушли, посоветовав нам, Робинзонам, на плоту подплыть к месту взрыва и посмотреть, не осталась ли на поверхности моря оглушённая рыба, чтобы забрать себе.
Мы кое-как столкнули плот в море, вскарабкались на него и, работая вёслами, стали отплывать от берега. В метрах двадцати от берега Володя допустил ошибку, перейдя с другой стороны плота на мою сторону, отчего он стал переворачиваться. Володя тут же спрыгнул с него и поплыл к берегу, посоветовав мне последовать его примеру. Я же стал карабкаться по переворачивающему плоту, чтобы добраться до его середины и восстановить равновесие.
Но я всё время сползал вниз по скользким доскам. Откинувшись на спине, решил от него оттолкнуться, но у меня ничего не получилось. Левая нога в районе колена оказалась словно приклеенной к плоту. Я не мог понять, что произошло. Когда увидел расплывающуюся вокруг меня по воде кровь, запаниковал.
До меня дошло, что, когда я сползал на животе с переворачивающегося плота, надел левую ногу на не до конца согнутый громадный гвоздь. Он вошёл в ногу ниже колена, и вылез наружу на несколько сантиметров выше его. Мне стоило больших трудов снять ногу со своеобразного крючка. Оттолкнувшись от плота, я поплыл к берегу, ещё не чувствуя боли.
Её я почувствовал, когда выполз на берег. Брат, увидев кровь, не перестающую идти из двух глубоких ранок, помчался домой. Вскоре принёс бутылочку с йодом и большой кусок белой материи. Мы обработали ранки йодом, а потом обвязали их полосками ткани. Чтобы повязка держалась на колене, обвязали её найденной тонкой проволокой.
***
Так как должен был начаться обед, мы направились в детский сад. Мне не удавалось скрыть свою хромоту. В столовой часть детей уже сидели за столиками, дружно барабаня по ним ложками. Некоторые ребятишки подтягивались со двора, с радостным криком занимая свои места.
Я не стал идти в дальний угол комнаты, где стоял наш столик, а сел на первый попавшийся свободный стульчик. Всегда перед первым блюдом воспитательницы на столе, напротив каждого стульчика, выкладывали по кусочку хлеба. Я обратил внимание, что моя порция в виде сытной горбушки была в полтора раза больше других. Очень обрадовался тому, что так удачно сел.
И тут меня кто-то стал кулачками бить по спине с детским плаксивым повизгиванием. Оказалось, маленький хозяин своего места, нахально занятого мной, таким путём выражал своё негодование.
На вопли пацана из кухни выскочила тётка в белом фартуке с тёмными пятнами. Она подбежала ко мне, больно схватила за ухо и поволокла через весь зал к столику, за которым сидел брат. По дороге, разозлившаяся на меня, тётя громко говорила, чтобы я никогда не нахальничал и не занимал чужое место.
Ребятня, увидев такую картину, перестали стучать ложками, заливаясь детским неудержимым смехом. Мне стало так стыдно, что готов был провалиться сквозь землю. Вырвавшись от тётки и забыв про боль в ноге, выскочил на улицу. Следом за мной выбежал брат. Он мне пояснил, почему так рассвирепела женщина. Место, которое я занял, принадлежало её сынишке. Она работала на кухне детского сада. Всегда своему ребёнку подкладывала хлеба немного больше, чем другим детям. Володя давно на это обратил внимание, но мне ничего не сказал о хлебном неравенстве.
Я сказал Володе, что после такого позора, когда я хотел завладеть чужим хлебом, ходить в детский садик не смогу. Он сказал, что тогда и он не будет ходить туда, где дурят маленьких детей.
***
Я поплёлся домой. Шёл долго, с остановками для передышки. Маме пришлось рассказать всё, что со мной произошло. Она очень переживала, чтобы не случилось заражение крови. Хотела отвести в поликлинику, чтобы мне сделали укол от столбняка. Я убедил её, что со мной ничего не случится, так как рану с выдавливанием крови тщательно промыл морской водой, а потом ещё обработал йодом.
Вскоре к нам прибежала перепуганная мама моего брата, тётя Муся. Она стала расспрашивать о моём самочувствии, так как Володя ей сказал, что я сильно поранился и потому он вынужден был для перевязки ноги порвать простыню, которые тогда были на вес золота. Мама взамен дала тёте Мусе что-то из постельных принадлежностей, хотя она категорически отказывалась брать такой царский подарок.
Мама меня не ругала за случившееся. Только сказала, чтобы всегда из подобных случаев делал выводы, которые уберегут от повторения ошибок в жизни. Я был очень рад, что мама не стала настаивать на посещении мною детского сада.
Продолжая ходить к брату для совершенствования нашего злополучного плота, я старался обходить детский садик десятой дорогой, особенно после того, как однажды нарвался на ребятишек, строем шедших к морю на прогулку.
Увидев меня, они стали хихикать, корчить рожицы и, показывая на меня маленькими пальчиками, разноголосо выкрикивать: «Вор! Вор!» Я не знаю, что заставило детей так подумать обо мне. То ли таким образом сработала детская психология на увиденное в столовой, то ли кто-то из воспитателей пояснил, почему хорошая тётя таскала за уши нехорошего мальчика, чтобы и им неповадно было так поступать.
***
Когда те дети послевоенных голодных лет выросли, они, конечно, забыли о том далёком эпизоде, произошедшем у них на глазах в детском саду. А я помню до сих пор.
