(записки бывшего следователя)
После войны их семья жила на одной из улиц нашего небольшого южного городка. Глава семьи занимал какой-то пост в советско-партийном аппарате. Их квартира состояла из нескольких комнат, шесть окон которых выходили на улицу. В окнах вместо стеклянных банок, какие стояли в наших окнах, стояли чистые сверкающие стёкла, за которыми хорошо просматривались красивые ажурные занавеси. Для нас полуголодных пацанов всё это казалось сказочной роскошью. Ведь наши окна только на ночь закрывались разным лохмотьем. Улица, на которой жил со своими домочадцами партийный деятель, была необыкновенно уютной, домашней. Всегда стояла тишина, только нарушаемая чириканьем воробьёв, сидящих в кронах громадных акаций, растущим по обеим сторонам улицы. Летом кроны прямо над дорогой смыкались и образовывали густой зелёный купол, через который не могли пробиться даже лучи солнца. Вот эта необыкновенная тишина тянула ребят на эту милую улицу. Но на неё мы шли не только из-за её красоты.
Каждый день после уроков, а в выходные дни с утра, я и несколько моих сверстников бежали на эту улицу. Играли в незатейливые игры: скакали в классики, гонялись друг за другом, с помощью изогнутого на конце металлического прута гоняли ржавый металлический обруч. Уставшие от шумных игр, проголодавшиеся, мы садились на тротуар и по очереди рассказывали страшные сказки. Наступившая ночь усиливала наши страхи. Мы тогда могли играть и в многочисленных развалках, оставшихся от домов, где обычно ребятня проводила всё своё детство. Но нас неудержимо тянуло на ту улицу, потому что в описанной квартире жили две сестрички-дочери партийца. Нам они казались пришедшими из другого мира. Они во всём отличались от нас, особенно одеждой. На нас была одежда, перешитая с вещей довоенных времён. А на девочках были пошитые из красивого материала разные платья. В этой семье даже была домработница, которая иногда к нам отпускала сестричек.
Девчонки понимали, что нам хочется кушать. Поэтому они всегда приносили с собой для нас настоящие деликатесы: белый хлеб, пирожки, оладьи. Мы старались не уронить мужского достоинства и потому превозмогая себя, старались как можно медленнее кушать. Увы, это не всегда получалось. Угощение исчезало мгновенно.
Одна из девочек была нашего возраста: лет 8 — 9, а другая старше на года два. За глаза мы их называли графинями. Каждый из нас был в них влюблён до безумия, о чём они, конечно, догадывались. Мы им дарили свои самые ценные безделушки, найденные в развалках домов. Среди нас выделялся один пацан — Эдик. У него была не только мать, но и отец, хотя не родной. Тогда это было редкостью. Он казался сытым пацаном, да и одет он был получше нас. Младшую сестру звали Анжела. Она просила её называть Анж. Так вот, на какой-то праздник Анж подарила Эдику красивую открытку с какой-то надписью, которую просила нам не показывать. Но Эдик не выдержал и показал, что ему написала Анж. Надпись нас сразила.
Как мы были уверены, там было признание в любви. Слова из любимого тогда фильма «Свинарка и пастух»: «друга я никогда не забуду, если с ним повстречались в Керчи». Любовь Анж к Эдику у меня не укладывалась в голове. Я не мог больше терпеть и как-то, зная что ребят нет на той улице, прямиком помчался к окнам графинюшек и самым бесшабашным образом стал барабанить в их окна. Я должен был раз и навсегда выяснить, действительно ли Анж любит только Эдика…Этот вопрос я задал вышедшей на грохот в окне Анж. Она сказала, что я ей тоже нравлюсь и что она разрешит её поцеловать, если я на коленях попрошу об этом. Я сказал, что не умею что-либо просить на коленях.
«Сделай вот так», — сказала Анж и стала на колени. Она сложила ладони как в молитве и запричитала жалобным голосом: «Анжелочка, пожалуйста, разреши мне поцеловать разок». При этом она склонила голову. И тут я на свою беду под золотистыми кудряшками увидел на шее Анж маленькое родимое пятнышко. Оно было чуть темнее кожи и очень похоже на сердечко.
Мне показалось, что оно даже пульсирует. Я не выдержал, быстро наклонился и чмокнул в сердечко. Это был мой первый поцелуй. Анж шустро подскочила и стукнула меня кулачком по лицу. Она сказала, что я очень плохой мальчик и совершил непозволительное. Со слезами на глазах она убежала в свой таинственный двор, в котором из нас никто не бывал. После этого я больше никогда не приходил на эту улицу. Когда пацаны звали меня пойти к графинюшкам, я отказывался под разными предлогами.
Ушли в небытиё те далёкие послевоенные годы. Жизнь разбросала в разные концы света и пацанов, друзей той тяжёлой поры, и маленьких графинюшек. Я отслужил в армии, окончил специальную школу милиции, стал работать опером уголовного розыска Орджоникидзевского района Керчи… Я иногда с удовольствием одевал форму лейтенанта милиции, хотя как опер мог этого не делать. И в тот памятный вечер я сидел в своей любимой форме и просматривал накопившиеся материалы. Неожиданно в кабинет зашёл мой непосредственный начальник, толкая перед собой молодую женщину, по лицу которой обильно текли слёзы, смешиваясь с тушью.
От этого образовались безобразные потёки, которые женщина пыталась вытереть сжатыми кулачками. От всего этого лицо выглядело неприглядно. Было видно, что совсем недавно женщина была красивой. Но сейчас на её лице были отражены все людские пороки. Хотя на женщине была довольно приличная одежда, она больше походила на бродяжку, которая очень часто любит заглянуть в рюмку, а то и стакан. Я видел, что её слёзы наигранные. Просто она хотела ими нас разжалобить. И хотя она продолжала жалобно подвывать, лицо её оставалось жёстким с каким-то налётом надменности и презрения к окружающим.
Я когда-то где-то видел эти глаза и их холодную надменность. «Подробно опроси эту залётную воровку, которая только что в автобусе пыталась у пассажира украсть кошелёк. Потом препроводи её в КПЗ, а завтра решим, что с ней делать»,— дал мне команду мой шеф и быстренько вышел из кабинета. Услышав такое указание, воровка мигом передо мной бухнулась на колени, пытаясь схватить меня за ноги и умоляя не лишать её свободы. Она клялась, что больше никогда не появится в Керчи. Всё это время она не поднимала голову, склонив её чуть ли не до пола.
И тут я увидел на шее маленькое родимое пятнышко, похожее на сердечко. Мне казалось, что оно так же пульсирует, как в далёком 46 году. «Встаньте немедленно с колен и никогда этого не делайте. Кстати, перед мной вы встали на колени второй раз», — сказал я, пытаясь не выдать дрожь в голосе. Она стояла совсем близко от меня, буквально впившись в меня расширенными глазами. Я видел, что она узнала меня и всё вспомнила.
Потом я был у своего начальника, прося его разрешить мне отказать в возбуждении уголовного дела в отношении пойманной в автобусе воровки. «Чего это вдруг сегодня у тебя появилась жалость к такой неприятной личности?» — усмехаясь, задал мне вполне законный вопрос мой старший товарищ. «Я её очень любил в детстве»,— честно ответил я.
