ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ РОМАН «ИМЯ ТВОЁ»
С первых абзацев романа крымского писателя Сергея Юхина «Имя твое» мгновенно влюбляешься в авторский язык, который одновременно воспринимается очень современным – и уводит в те времена, о которых написан роман. Нет, даже немного позже, как будто это писал человек, сам переживший эти события, но уже лет через 20-30 после, сумев перенести и переосмыслить их.
Удивительное ощущение – будто автор лично знаком со своими героями, пережил то же, что и они, но сумел выжить, чтобы рассказать об этом нам. Совершенно не ощущается «выдуманность» сюжета, фабулы, основной идеи, экзистенциального ядра и формы, в которую это все облечено.
Очень хороши начальные абзацы. Стилистическая сила и необычность слога буквально захватывает читателя, его будто берут рукою за рубаху и ведут за собой – ощущение прямо физическое. Стиль Юхина чем-то напоминает Бабеля – тот тоже умел «хватать» сразу; и одновременно Платонова – с живой, текучей, пульсирующей образной системой – но без свойственных последнему «чересчурных» напластований.
Напротив, здесь мало «наворотов», зато очень много жизни – в самом прямом, животном, смысле этого слова. Но не отрицательном, как не может быть отрицательна по сути своей сама природа – даже в самых жестоких своих проявлениях. Естественно каждое слово, и в то же время – они удивляют: «Жалобные деревья», «сердито спал пёс» и др. Вроде бы просто и обыденно, а картина получается объемной, выпуклой, видимой и ощутимой. Одним словом, те, кто способен испытывать наслаждение от языка произведения, в начале книги получают свою вкусную наживку, и…
И уже на второй-третьей странице понимаешь, что эта книга написана не для наслаждения. И говорить о языке произведения, которое настолько невыносимым щемом берет тебя за душу, становится очень сложно. Даже как-то кощунственно обсуждать литературные достоинства книги, написанной не ради них. Конечно, не ради. Они появляются и проявляются сами, чтобы подчеркнуть сюжет и внутреннюю суть героев, иногда возникает ощущение, что они – формальные приемы – стыдятся самих себя – в особенно острые моменты будто прячутся, уходят в тень, чтобы снова ярко засиять в минуты просветления и надежды в жизни героев.
В структуре романа слегка теряешься. Начинается он с эпиграфа – строк современной песни в стиле русского рока. Ожидаемое произведение из нынешней жизни уже успевает сложиться в твоей голове – и погружение в начало XX века, в период гражданской войны становится неожиданным – будто тебя сбросили со скалы в воды прошлого. Точнее, в огонь, так как времена были пламенные. Затем – головокружительные скачки в каждой главе из настоящего в прошлое героя, из тяжелых, невыносимых реалий – в сладкие, какие-то воздушные, эфирные воспоминания (но и этот эфир уже дрожит предчувствием грозы – и она случается, и перемены буквально вгрызаются в людей), а затем – дневниковые записи другого человека, близкого главному герою, с похожим мировоззрением, – и одновременно далекого, ибо борьба за выживание в суровых условиях всегда делает людей «вещами в себе» и заставляет совершать из-за этого ошибки, а то и сознательные действия во вред другим.
И так построена каждая глава: гармонично – и одновременно сбито, на смещенности от центра, на сдвиге сознания. Роман вызывает желание именно так построить и рецензию: сначала о вещах абстрактных, но важных, и лишь потом – о сюжете, героях, идее, эмоциях. Потому что одно без другого невозможно, и автор нередко сам меняет точки значимости – в разные моменты ему важно разное: здесь – сказать красиво, а здесь – сказать искренне, на этой странице – разрезать на куски собственную душу, а на этой – показать, как оригинально он умеет строить произведение и пользоваться тропами. Однако душа читателя на каждой странице этой книги – болит.
Давно известно, что модерн-авангардные формальные приемы и прочие такого рода «штучки» в литературе появляются во времена спокойные, когда писателям даже как-то скучно жить, не о чем писать – и начинается выдумывание новых стилей и направлений. Но создаются все эти новаторства именно для того, чтобы описывать ситуации сложные, напряженные и трагические, ситуации выбора, преодолений, сбоя, сброса – одним словом, эпохи перемен. Поэтому очень малое время проходит между появлением интересных приемов в литературе – и яростными переменами в мире, революциями, войнами, переворотами.
А может быть, «модернизмы» создаются в преддверии, в предчувствии – ведь на пустом месте и в литературе новое не рождается… Композиция рассматриваемого романа – чистый постмодернизм, в его классическом виде. Однако каждый, входящий в состав этого постмодерн-коллажа кусочек – абсолютно, можно сказать, до боли, реалистичен. И это придает произведению дополнительную живую болезненность.
Очень глубоко проникает автор во внутренний мир героев, причем, не только и не столько в движения душевные, сколько в «телесные», в мир подсознания, животных инстинктов. Ведь основное чувство, живущее в душах персонажей, – страх. «Я лежал в темной прокуренной комнатушке и тело моё немело от ужаса этого понимания неизбежности… и пытался нащупать в своей прежней жизни что-то живое, что помогло бы мне перетерпеть это утро»; «вспышки ярости от бессилия рвали мышцы и надували сердце до размеров грудной клетки».
Страх вмещает в себя все, подчиняет себе мир. Но удивительно: герои даже это соверешо звериное чувство умеют переживать благородно. А все потому, что благородство у них в крови, и именно оно определяет их мышление и поведение. Страх подчиняет – благородство определяет. Одно выводит из другого. Внутренняя ситуация, история души, первобытная экзистенция – держит в напряжении сильнее, чем сюжет, которого – фактического, действенного – в общем-то, особенно и нет.
Эта история, как уже говорилось, о гражданской войне. О бывших царских офицерах, совсем недавно – молодых, наивных и возвышенных юнкерах. И из этого эфира с романсами и прекрасными княжнами юноши брошены сначала в войну, где им сразу пришлось командовать, брать на себя ответственность за человеческие жизни и судьбу страны, а то и других стран-союзников, а затем – и очень быстро, рывком – в революцию, пространство грубого «пролетариата», мир совершенно новый, со своими законами… которые могут показаться страшными даже нам. Но здесь дело не в том, что страшно, жестоко, бесчеловечно.
Для главных героев Савелова и Милича основное противоречие-разрушение в том, что все новое совершенно несовместимо со старым, с прежними представлениями – о чести и бесчестии, благородстве и подлости, справедливости и несправедливости, – и самое главное, о неравнодушии человека к человеку. О сострадании, человечности. Именно она, «вечная ненависть к равнодушию»,и держит героев на ногах до последнего.Заставляет совершать поступки истинно личностные, даже не в собственную пользу, думать не только о выживании, но и… Странно, что в такой ситуации можно думать о чем-то, кроме выживания, но им – удается.
Новый мир воспринимается бесчеловечным совершенно. Сухим и холодным. Только представители мира старого – «недобитые дворянчики», священники – кажется, способны в нем на доброту. Может быть, это сознательно утрируется автором, что доброта героев «красного» мира выглядит какой-то лицемерной, презрительной, свои «благородные» поступки («Я на тебя не донесу. Не пойду на подлость») они совершают как бы свысока, красуясь, будто подачку бросают. Совсем иначе выглядят акты человечности со стороны героев мира «белого» (хоть и вынужденных ради выживания скрываться под чужими именами и изображать из себя (по другому не скажешь) красных командиров). Кто бы еще, как не они, подумал о судьбе безумного мальчика, валяющегося в пыли, – и это в ежедневных приступах страха за собственную жизнь и неимении элементарной опоры? Кто бы еще, как не они, переживал о судьбе захваченных «мятежников»: «Так их расстреляли?» – зная, что обвинение в контрреволюции на этих людей сфабриковано, – переживал, опять же, даже ценой опасности для себя. Кто бы…
И эта человечность – «уже не наша», отжившая, атавизм – почему-то воспринимается как слабость. И не только в самом романе героями-антагонистами, но и современным читателем. И так остро, поскольку и наш мир давно уже «не дружит» с человеколюбием, состраданием, искренностью, и у нас над всем этим смеются, учат изживать в себе… И сейчас немало среди нас тех, о ком в романе «Имя твое» говорит главный герой: «Ты от скуки решил убивать людей. Тебе просто… стало скучно. Ты захотел новых приключений. Такие как ты и есть главные виновники произошедшего, всего этого ада, всего, всего – смертей, пожаров, голода, банд… Не солдаты, уставшие от войны, не рабочие, которые хотели повышения жалованья, нет. Зажравшиеся студентики, ожиревшие поэты, ленивые помещики, сытые, сытые развалили всё. Скучающие извращенцы. Вы готовы уничтожить всё и вся, лишь бы не скучно. Лишь бы ежедневно не исполнять свой долг».
Не будем проводить параллелей с нынешней ситуацией – они и так ясны, чтобы еще и говорить о них в литературоведческом ключе. И без того видно, что подобные книги, с яростным желанием переосмыслить прошлое, понять законы, причинно-следственные связи всего, происходящего тогда, – редко когда появляются во времена спокойные и ленивые. Чувствуется, что обостренный внутренний мир писателя задет за живое именно личными, а не книжными или музейными, впечатлениями.
Однако о психологической актуальности для нашего времени и нашего человека этого пронзительного произведения не сказать нельзя. Оно затрагивает и душу – заставляя не просто сопереживать героям, а внутренне умирать вместе с ними и за них. Серьезно задумываться, а какой бы выбор сделал ты на их месте. Задевает и разум, многие цитаты из романа современны настолько, что окажись они в книге о жизни нынешней – не показались бы неорганичными. Приведу некоторые, особенно затронувшие. Видно, что многие из них и для автора – ключевые. И пусть они противоречат друг другу, взяты, так сказать, из уст самых что ни на есть противоположных персонажей, сознательно не стану привязывать их к именам и характерам, ибо такова книга – ее читатель делает собственный выбор.
«Всех к стенке. Останутся только кристальные. И мудаки. Кристальные и мудаки останутся. Кррристааальные мудаки…»
«Но это понятно – многие растерялись, не уловили момент исторический. Это же глыба, что творится. Сдвиги тектонические, тут уж кто хочешь растеряется. И страшно, да страшно. Всем страшно, но верить надо».
«Надо выбирать, на чьей ты стороне. Без этого – ты не сможешь быть человеком. Белые, красные… Красные тоже люди, они верят в своих богов. Еретики ли они, грешники? Безусловно. Но их сердца наполнены, а не пусты. Они умирают за свою правду и в этом суть этой войны – каждый умирает за правду. И только оставшиеся в стороне умирают просто так»
«Ты не Спаситель, чтобы спасти всех, спасай себя. Мысли о всеобщем грехе ответственности отвлекают тебя от мыслей о собственной душе».
«Наивность не порок. Порок – это когда ты, узнав весь этот подлейший мир, смирился со всеми этими подлостями, взираешь на мерзости с полуулыбкой и пониманием… Господи, это невыносимо…»
«Не надо меня благодарить за любовь. Это не услуга».
«Идет война самого с собой за то, каким тебе дальше быть. Если в человеке борется праведник и злодей, кто-то из них должен умереть. Кто-то внутри тебя должен умереть. Внутри нас мало места для всего этого чёртова многообразия. Это война не за территории или полезные ископаемые. Это война за человека. За человека будущего – и в этом её бескомпромиссность и жестокость»
«Я служу не красным, большевикам или жидам, как можно подумать. Даже не угнетенному самодержавием пролетариату я служу. Нет, я служу России. Другой России, не той, к которой мы привыкли».
«Но потом приходит мысль, что только большевики предлагают хоть какой-то стратегический план развития нашей многострадальной страны. Правильный или нет – покажет время. Но их оппоненты не предлагают ничего. Старый хлам они предлагают. Ведь понятно же, что как раньше уже не будет, реставрация невозможна. Да и не нужна. Система наша изжила себя и, возможно, через эти потрясения мы выйдем обновленными и сильными. Можно было бы уехать за границу, переждать смутные времена, но я не представляю как бы мы жили на чужбине. Мы русские, здесь наше всё. И эти воюющие орды – тоже наши, мы их породили. Красные, белые, махновцы, петлюровцы…Это всё наши дети. И мы должны за это ответить. Мы должны это прекратить».
Не очень ясно окончание романа, где Александр Савелов погибает из-за того, что его друг Милич вел дневник, в котором писал правду о них, их происхождении и жизни под чужими именами, о неприятии нового мира. Этот дневник найден красными, «офицерик» идет под расстрел. В последние минуты жизни он думает о том, какую глупость совершил его уже покойный друг с этим своим дневником, потребовав его сохранить, не уничтожить, как невольно предал его. У меня же возникло ощущение, что сделано это было сознательно. Чтобы избавить. От лжи, бесконечного страха, вечного бегства, постоянных потерь, трагедий, смертей близких и любимых – и всего этого уже настолько много, что от самого количества тупеешь и уже не способен даже воспринимать… От непонимания происходящего, от невозможности «пережить, переждать эту несправедливость».
Таково четкое ощущение от концовки романа. Радуешься, как это ни кощунственно, за героя – что в смерти он вышел из того чудовищного, неостановимого колеса, которое изматывало его душу, перемалывало тело и разум. Из того мира, в котором ему нет места.
Но ощущения, что этот мир победил, не остается. Он хрупок и шаток в своей зверской силе. Тот, кто сегодня расстреливает со снисходительной улыбкой, завтра может оказаться на месте своей жертвы. Это человеческие джунгли, каменный век, борьба за выживание – без борьбы за жизнь. Попытки бороться именно за жизнь – обречены.
Но именно они – эти попытки жить, «по образу и подобию Божию», несмотря ни на что, – и остаются в памяти по прочтении романа «Имя твое». Он короткий и острый, таким и не нужно быть длинными – иначе бы все смазалось и «ушло в воду», как нередко происходит в эпопеях, пусть даже самых талантливых. А так – яркие вспышки разума, духа, сердца – на фоне первобытного варева – запечатлеваются в тебе навсегда.
Хочется читать другие произведения этого писателя. Хочется ждать новых.
