Нелюбовь к куриному бульону

ПО ПОВОДУ СИМВОЛА НОВОГО ГОДА
РАССКАЗ
Когда мы начали подготовку к походу в Персидский залив, нас довольно много, но абсолютно неконкретно инструктировали. Причем, как говорится, по поводу и без оного. Впрочем, это неудивительно: район предстоящего плавания черноморцам был практически неизвестен. Даже когда опытные, просоленные в морях офицеры флотского штаба проявляли настойчивость при проверках и «оказании помощи экипажу», чувствовалось: их требовательность во многом была основана на «голой теории». К слову, вскоре мы убедились: многие из их указаний и наставлений оказались абсолютно ненужными или, по крайней мере, не очень связанными с реалиями. Хотя, по правде говоря, кое-что и пригодилось.

ЖИЗНЬ И СЛУЖБА на Индийской эскадре существенно отличались от того, с чем мы были знакомы при выполнении задач боевой службы в Средиземном море. Да это и понятно: океан — все-таки не море, пусть даже и большое. При этом главными проблемами были высокие соленость и температура забортной воды, а также влажность воздуха тропиков. Это — в природно-климатическом плане. В плане организационном свою специфику накладывали два момента.

Во-первых, в Персидском заливе существовали постоянные опасности, обусловленные уже несколько лет идущей ирано-иракской войной. В общем-то мелководный залив, в разных местах напичканный нефтяными платформами и вышками, в любом месте таил минную опасность. Плюс к тому корабли и суда уже при проходе Ормузского пролива попадали под угрозу быть подвергнутыми нападению быстроходных катеров, внезапно появлявшихся из пелены дымки, почти постоянно висящей над акваторией. Так что в постоянном напряжении находились практически все мореплаватели, идущие водами залива, — от капитанов супертанкеров до кормчих рыбацких фелюг.

Вторым специфическим моментом плавания можно определить особенности стиля руководства подчиненными командования Индийской эскадры, значительная часть которого состояла из тихоокеанцев. А они относились ко многим вопросам иначе, чем руководство Средиземноморской ОПЭСК. Впрочем, речь не об этом…

ИЗ ДЛИННОГО РЯДА советов и рекомендаций, полученных нами перед выходом из родной базы, на 100 % адекватными существовавшей ситуации оказались лишь те, что были связаны с фауной тропических морей: порадовать глаз, а заодно уколоть, ужалить, укусить и даже сожрать homo sapiensa в них есть кому.

С одной стороны, красота и экзотика: коралловые рифы — как в известных фильмах Жака Ив Кусто. С другой, зубастых хищников — хоть отбавляй. Акулы и барракуды, конечно, самые опасные, но они же — самые известные. (Кстати, уха из барракуды — на пять баллов!). Но, кроме них, на мелководье красноморского Дахлака и в местах якорных стоянок у побережья Омана и в Персидском заливе полно иной живности. Потому с нескрываемым вниманием не только офицеры и мичманы, но и остальные члены экипажа заинтересованно листали страницы красочного справочника, строго указующего на тех тварей, к которым даже прикасаться ни в коем случае нельзя. К примеру, на ярко раскрашенных рыбок с длинными шипами и мудреными названиями. Однако особый интерес у всех, без исключения, вызвали морские змеи. Вскоре, правда, их пестрые ленты, в изобилии проплывавшие вдоль борта нашего тральщика, стали явлением обыденным, но от этого чувство «боевой настороженности» ни у кого не ослабевало. За одним исключением…

ИСКЛЮЧЕНИЕ это являл своей персоной майор медслужбы Валерий Павлович — хирург, прикомандированный к нам «на всякий случай» (на нашем корабле штатом был предусмотрен лишь фельдшер в чине старшего мичмана).

Известное дело: к медикам на кораблях, впрочем, как и в иных флотских частях, отношение, мягко говоря, своеобразное. Ну, вроде как к людям полувоенным, даже как к некомбатантам. Это и понятно, и объяснимо: врач — профессия самая что ни есть мирная. Но униформа с погонами на плечах военному врачу в полной мере придает статус офицера, хотя многие по-прежнему продолжают считать его «пассажиром» — «пиджаком». Но это — до поры до времени: жизненное значение (даже сопоставимое с незаменимостью) присутствия «дока» на борту в плавании довольно скоро начинают признавать все.

Редко на каком из кораблей, несколько месяцев находившихся в длительном плавании, врач не доказывал своей профессиональной кредитоспособности. Иной раз совсем молодые эскулапы проявляют умения на уровне чуда. Например, на одном из спасательных судов в Средиземном море старший лейтенант медслужбы Степа Скоц сумел сохранить зрение моряку — упавшая на палубу обессилевшая птица в темноте при свете фонаря клюнула его прямо в глаз. Баклан, очевидно, его блеск воспринял как возможную поживу.

Такие случаи, конечно, редкость. Но в условиях открытого моря и кажущаяся банальной резекция аппендикса является делом весьма непростым. Да и иное «вмешательство в организм» накладывает особую ответственность на тех, кто отвечает за состояние моряцкого здоровья. Потому на любом корабле «док» — человек уважаемый и как офицер почти не отличающийся от других. Правда, живущий и служащий по особому распорядку — ходовых вахт не несет, на дежурствах не стоит… Но, как водится, у каждого — своя стезя.

РАБОТЫ У ВАЛЕРИЯ ПАЛЫЧА с самого начала похода было хоть отбавляй. Резкая смена климата сделала свое дело — от весеннего Севастополя до жаркого Красного моря дошли за неделю. Где-то с четверть экипажа так или иначе занемогла: кто-то засопливел, у остальных сразу же проявились «прелести» тропиков — любая царапина становилась фурункулом, ссадины трансформировались в панариции. До полутора десятков моряков, сменяя друг друга по ротационному принципу, своим видом не только напоминали о перспективе каждого члена экипажа попасть под скальпель, но и свидетельствовали о вкладе Палыча в перманентное дело укрепления боевой готовности. Медицинский майор быстро завоевал авторитет у всех категорий личного состава. К тому же был он человеком спокойным, деликатным, да и по возрасту был старше всех офицеров корабля.

Вскоре, где-то через месяц, прошла акклиматизация, молодые организмы адаптировались, число болящих сократилось, соответственно, у Валерия Павловича появилось больше времени для занятий иными делами. В длительном плавании всегда так. Сначала — темп, смена событий, явлений, дел, почти как в калейдоскопе. Затем жизнь входит в русло размеренности, а потом, казалось бы, загруженные разными делами, но похожие друг на друга дни дают возможность заняться чем-то иным. И тогда многое зависит от частной инициативы и персональных наклонностей. Кто-то начинает резать по дереву, чеканить (с медью в те времена проблем не возникало), даже почти профессионально рисовать (конечно, в свободное от службы время). Наш доктор оригинальности не проявил — увлекся рыбалкой. Благо корабль довольно часто, хотя и на непродолжительное время, становился на якорь или ложился в дрейф в ожидании прихода судов, которые предстояло отконвоировать к Кувейту или от его берегов.

Не сказать, чтобы Палыч был слишком удачлив в рыбной ловле — тут наши мичмана могли ему дать хорошую фору, но без улова никогда не оставался. При этом, неизменно отдавая пойманную рыбу на камбуз, он редко интересовался результатами труда коков. В кают-компании доктор проявлял скромность, накладывая себе на тарелку кусочек-другой жареной рыбки или кальмара. Что же касается ухи, то, казалось, Валерий Павлович поглощал её с некоторым, как бы это выразиться… трудом. Тем не менее его привязанность к рыбалке не ослабевала. Правда, её график порой нарушался — Палыч иногда отсутствовал на юте в период, когда все активно рыбачили. Точной причины этого никто не знал, но кое-кто догадывался: доктор по вечерам «зависал» в амбулатории. Как правило, это происходило после того, как он побывал на каком-то корабле или судне, консультируя своих коллег или оказывая практическую помощь. Благодарность ему за это выглядела, как принято на флоте, в виде флакона с «шилом» или иным, более благородным напитком. «Зависания» случались редко, к тому же неудобства никому не доставляли. Потому тот, кто догадывался, что «процесс» имел место, никак и ничем своего знания не демонстрировал.

ОДНАЖДЫ после очередного аппендикса, удаленного «на стороне» (на подошедшем к точке якорной стоянки сухогрузе), доктор вновь пропустил вечерне-ночную рыбалку. Однако уже ранним утром он стоял у кормового среза со спиннингом и мечтательно-завороженно наблюдал за восходом солнца. На ни к чему не обязывающий вопрос «как дела?», заданный просто потому, что нужно было завязать разговор, Палыч с каким-то сожалением ответил:

— Да чего-то я вчера «устал». В смысле «расслабился с устатку»…

— Это вы о чем?

— Да ладно, неужели не понятно? Чего лукавить-то? Опять вчера выпил. — Палыч виновато, но по-доброму посмотрел мне прямо в глаза. Не отводя взгляда, он улыбнулся. Я уж было хотел сказать: «Ну что вы, никто и не заметил», как Валерий Павлович как-то засуетился и произнес: — Достала ты меня, гадючка проклятая…

Затем он, удерживая удилище левой рукой, правой из кармана тропических штанов достал… змею. Точнее, небольшую змейку… Морскую… Желто-коричневой пестроты… Живую… Не скрою: я слегка ошалел. А Палыч лишь усмехнулся:

— Не бойтесь, она некусачая…

ОКАЗАЛОСЬ, что появилась эта змейка у Палыча несколько дней назад и все это время благополучно жила в трехлитровой банке. Доктор лишь только морскую воду в ней регулярно менял. Поймал он её в одну из ночей с помощью сачка, изготовленного боцманом на случай изымания из воды чего-нибудь интересного — иногда «интересное» попадалось в виде мелочевки: банок, которые боцман использовал для всяких нужд, волейбольных мячей, выполнявших роль поплавков для переметов у местных рыбаков, и т. д., и т. п.

— Валерий Павлович, но она ж ядовитая!

— Эта? Думаю, что нет… Не укусила же до сих пор. К тому же опасны змеи в основном в брачный период.

— А откуда вы знаете, что сейчас он как раз небрачный?

— Да маленькая она. Думаю, что неполовозрелая…

Вновь усмехнувшись, доктор взглянул мне в глаза, быстрым движением поднес змейку к… своим губам, что-то шепнул и с размаху бросил её за борт:

— Пусть половозреет и размножается!

Не найдя, что на это дело сказать, я лишь произнес:

— Ну, Валерий Павлович, вы даёте!..

— Ну что ж, любитель я экзотики. Да и рыбалкой занимаюсь только поэтому: надеюсь, что попадется нечто нестандартное. Может, поймаю рыбку, из которой можно будет сделать чучело. Рыбу я не очень-то ем, особенно уху не люблю… Еще больше избегаю есть курицу. А куриный бульон просто не переношу… Кстати, в определенной мере именно с его запахом связан мой профессиональный выбор…

— Как это?

— Очень просто… Было это «на заре туманной юности»…

К ОКОНЧАНИЮ десятого класса севастополец Валера Довженко не сомневался в том, кем он будет: мама, не имевшая ни малейшего отношения к медицине, испытывала к врачам уважение, граничившее с благоговейным почтением. Потому с «младых ногтей» Валерка неизменно представлял свое врачебное будущее: вначале как будущее Айболита, чуть позже — Пирогова, а потом — не меньше, чем Бурденко. В те времена поступление в медицинский вуз было делом весьма непростым, но положение облегчало наличие каких-то знакомых в Симферопольском мединституте, а самой будущей учебе благоприятствовала бабушка, жившая в крымской столице в своем доме.

Получив аттестат зрелости (кстати, без троек) и собрав необходимые документы, Валерка заранее переехал к бабуле, чтобы в тишине «частного сектора» готовиться к поступлению. До сдачи экзаменов оставалось чуть больше трех недель — времени достаточно, чтобы абитуриент в очередной раз проштудировал школьные курсы биологии и химии. Спокойному рабочему режиму способствовала тихая атмосфера старого сада. В тени раскидистого ореха Валерка и устроил себе «лежбище».

Поначалу дни подготовки к поступлению рутинно тянулись, затем время ускорило свой ход — оживление в нудную повседневность повторения — матери учения вносила бабушка, которой нужно было помогать по хозяйству.

Каких-то глобальных задач Валерка не решал, но собственный дом, в отличие от государственной квартиры, настойчиво требовал проявления к себе ежедневной заботы — то покосившийся забор нужно подправить, то уголь, завезенный на зиму, перенести с улицы в сарай, то помочь бабуле отнести на базар овощи, выращенные на своем огороде. В некоторых делах Валерке помогал дядя Вова — сосед лет пятидесяти. Мужиком он был общительным, подельчивым и незлобивым. Валеркин выбор он одобрял, периодически задавая один и тот же вопрос: «Ну, как готовность к поступлению, студент?». А когда, наконец, будущий медик доложил о завершении чтения школьных учебников по экзаменационным дисциплинам, дядя Вова спросил:

— А морально ты готов к тому, чтобы в полном объеме заниматься всеми медицинскими вопросами?

— В каком смысле?

— Ну, например, хирургические операции делать. Или, скажем, трупы резать в морге…

Валерке стало несколько не по себе…

СВОИМИ СЛОВАМИ сосед внес дисбаланс в душевное состояние абитуриента. Валерка, как любой поступающий, естественно, и без того переживал, а тут еще дядя Вова подлил масла в огонь. Причем с самой неожиданной стороны. Действительно, сможет ли он совладать со своими чувствами?

Валерке, разумеется, не доводилось бывать в анатомическом театре, да и на похоронах он был раза три-четыре. В далеком детстве, когда хоронили рано умершего деда. Еще был на похоронах одноклассника Жени Самулевича, попавшего под машину… Но это — совсем другое дело, к умершим родным и близким отношение особое, трудно объяснимое. Иное дело — трупы в морге. Валерка, правда, слышал, что студенты-медики быстро ко всему привыкают. Кто-то даже рассказывал, что они после практических занятий в морге чуть ли не на мраморных столах раскладывают пирожки, которыми закусывают водку.

Может, оно так и есть на самом деле, но… Короче говоря, вопрос дяди Вовы поверг Валерку в состояние глубокой задумчивости. А тут сосед усугубил ситуацию, на следующий день вновь задав вопрос:

— Ну что, созрел морально?

Надо было что-то делать, как-то проверить себя. И Валерка решился…

ЧЕРЕЗ ДЕНЬ, отправившись с бабулей на рынок, Валерка прошелся по птичьим рядам. Однако осуществить задуманное не смог: курица, самая невзрачная, стоила пять рублей, которых у него, увы, не было. Потому замысел, заключавшийся в покупке птицы, её собственноручном умерщвлении и разделке, так и остался нереализованным…

Ни кур, ни уток, ни иной живности бабуля не держала. Была у неё из домашних животных лишь одна кошка по имени Катька. Надо отметить, животина довольно вредная. Мало того, что она все время норовила что-то стащить с кухонного стола. Плюс к тому кошка была источником различных неприятностей. Неудивительно, что Валерка её не любил. Бабуля же, наоборот, была к ней привязана, периодически страдая при преодолении проблемы: куда девать котят, которых Катька регулярно приносила?

Решение пришло, как это бывает в подобных случаях, внезапно…

КОШКА В РУКИ далась не без труда — будущего студента она всегда старалась избегать. Однако хвостик селедки сделал свое дело.

Как только Валерка стал обладателем предмета будущего практического эксперимента, он сразу же впал в состояние растерянности. С чего начать — было понятно, но как это сделать? Вот она, живая Катька. Придушить, а потом прирезать? А может, молотком по черепушке? Различные варианты крутились в голове, но остановиться на каком-либо Валерка не мог.

Когда растерянность стала перерастать в отчаяние, внезапно пришло озарение: кошку убивать не нужно, её можно препарировать уже мертвую, при этом предварительно… сварив… Живьем… Засунуть в ведро с водой, она утонет, а потом в этом ведре сварить. Дальше, как говорится, дело техники…

КАТЬКА, успокоившаяся на груди юноши, конечно, ни о чем плохом после деликатесного угощения не подозревала. Валерка, не выпуская кошку из левой руки, правой пытался осуществить все необходимые приготовления. В конце концов пришлось засунуть Катьку в хозяйственную сумку.

Местом проведения операции был избран сарай — места там много, чердак высоко, дверь закрывалась плотно, дым от костра мог свободно выходить через световое окно во фронтоне.

Установив кирпичи и разведя, как казалось, эффективное пламя, Валерка поставил на огонь ведро с водой. Быстро сунув Катьку под крышку, он придавил её сверху парой кирпичей — так, на всякий случай. Эта мера оказалась совсем нелишней — кошка, жалобно пища, пыталась крышку сбросить. Правда, безуспешно. Вскоре содрогания кошки прекратились — Катька, очевидно, утонула.

Процесс набирал обороты — Валерка подкладывал дровишки, вода в ведре нагревалась. На табуретке лежали кусок широкой доски для разделки, пара ножей и вилка, чтобы придерживать тело при производстве операции.

СКОЛЬКО времени прошло — неизвестно, Валерка его не засекал. Наверное, минут пятнадцать. Много ли в данном случае? Так это или иначе, но любопытство взяло свое: будущий медик решил приподнять крышку… Сразу заметим: опрометчивое действие.

…В бешеном порыве броска с диким криком из ведра вылетела Катька. К счастью Валерки, он плотно закрыл дверь в сарай. Кошке, отчаянно метавшейся по сараю, ничего не оставалось, как попытаться вырваться на чердак. Но то ли силы у Катьки быстро иссякли, то ли Валерке повезло, но он, действуя «на автомате», сумел накинуть на кошку мешок из-под картошки. Тельце отчаянно извивавшегося бедного животного снова было погружено в уже довольно горячую воду.

Вновь придавив крышку кирпичами, паренек впал в состояние глубокой задумчивости: «Зачем поддался на провокационные вопросы дяди Вовы? Хотя, при чем тут дядя Вова? Сам, дурак, виноват…» Однако терзать угрызениями проснувшуюся совесть было уже поздно — начатое необходимо было доводить до конца. Увы, Катьку не вернуть, отступать поздно…

Больше Валерка не рисковал, хотя соблазн заглянуть под крышку был велик. Оставалось лишь одно — подкладывать дровишки, чтобы ускорить «процесс», ведь уже сделанное было лишь частью намеченной операции.

Вскоре пришло ощущение того, что подходит время следующего этапа: по сараю стал быстро распространяться запах… куриного бульона. Исходил он от ведра, потому, решив, что кошка «дозрела», Валерка снял его с раскаленных кирпичей. Чтобы не обжечься, он палкой подцепил крышку, из-под которой вырвалось облако ароматного пара: Катька сварилась…

СЛАВА БОГУ, что бабушка не могла унюхать бульонного запаха, исходившего из сарая, — она спокойно торговала зеленью на любимом базаре. Иначе бы внучку не подобрать слов и аргументов, чтобы с ней толково объясниться. Хорошо, что она была избавлена и от душераздирающего зрелища: в ведре в грязной пене и клочьях шерсти плавала тушка животного, похожего на кролика. В некоторых местах кожа его обнажилась, но неуклюже торчавший длинный хвост свидетельствовал: это не кролик. А запах!

Валерку стошнило. Ни о каком втором этапе «операции» уже не могло быть и речи…

Придя в себя, будущий студент осознал: совершено преступление, следы которого нужно быстро замести.

Схватив лопату, он побежал к кустам сирени, буйно росшей в конце сада у самого забора. Выкопав яму, тревожно озираясь по сторонам, Валерка приволок ведро с «супом» из котятины и вылил его содержимое. Быстро впитавшись в землю, «бульон» обнажил тело вареной Катьки. К горлу опять подкатил тошнотворный ком…

Спешно забросав кошачью могилу, Валерка распахнул настежь двери сарая и принялся уничтожать следы от костра. Разбросать кирпичи, разгладить и утоптать место кострища, присыпав его пучками соломы и столярной стружки, труда не составило. Труднее дело обстояло с ведром: дно и бока его закоптились, но самое главное — оно хранило запах… курятины. И если с помощью песка сажа более-менее была очищена, то запах, казалось, пропитал эмаль насквозь.

Что Валерка ни делал, но побороть его не смог. Оставалось лишь одно: избавиться от ведра, иначе с бабулей не объясниться. Забравшись на чердак сарая, внучек спрятал последнюю улику в дальнем углу под ворохом тряпья.

ОТСУТСТВИЕ КАТЬКИ бабушка отметила вечером, не проявив при этом особого беспокойства. А вот о ведре вспомнила сразу — зачем-то оно ей понадобилось. После кратковременных поисков бабуля спросила:

— Валера, ты не видел эмалированное ведро, голубоватое такое?

— Нет, бабуля, не видел, — «честно» ответил внук.

РАЗУМЕЕТСЯ, поиски ведра успехом не увенчались — его мог обеспечить только уголовный розыск.

Катька, естественно, тоже не объявилась. Ни на следующий день, ни позже. Бабуля, терявшаяся в собственных домыслах и догадках, загрустила, но через месяц принесла домой котеночка — беленькую в рыжих и серых пятнах кошечку, точь-в-точь похожую на безвременно почившую невинно убиенную кошку. Назвала её, конечно, Катькой.

Ведро так и не нашлось. Да и откуда ему взяться, если Валерка через несколько дней утречком вынес его со двора? Иначе поступить было невозможно, ибо, как казалось, эмаль стала пахнуть еще сильнее, чем раньше. Когда уже сдавший первый экзамен абитуриент шел по улице со злополучным ведром, навстречу ему попалась женщина. Поравнявшись, она охнула: «Пустое! Черт бы тебя побрал — день не заладится!». Слегка оробев, Валерка не нашелся, что ответить, и невольно ускорил шаг.

Как это ни удивительно, после «эксперимента» своего выбора Валерка не изменил. В мединститут он поступил. А когда, уже по осени, дядя Вова вновь поинтересовался его моральной готовностью, Валерка сказал: «Готов в полном объеме. Уже водили в морг…»

***
Валерий Павлович, закончив свой рассказ, посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд его был каким-то грустным и стыдливым. Как-то неестественно, горько усмехнувшись, «док» с сожалением произнес: «Катьку до сих пор жалко. И курятину я не люблю…».