В конце 1980-х гг. профессор Гарвардского университета Джозеф Най предложил концепт «мягкой силы», под которой он понимал способность государственного актора формировать предпочтения других акторов, используя собственную привлекательность в их глазах (будь-то культура, политические ценности и даже внешняя политика, главное, чтобы это были методы, не предполагающие использование насильственных средств, но воздействующие на общественное мнение, позволяющие изменять настроения и лоббировать интересы актора-транслятора в другой стране).
На первый взгляд, такое определение выглядит перегруженно, чуть ли не как набор слов. Но именно эта расплывчатость, неточность, трудноуловимость и сделали этот концепт широко применимым в теории и практике международных исследований, хотя и возможно несколько переоцененным. Позднее Най дал более точную формулировку: «Сила – это способность изменять поведение других для получения того, чего вы желаете. Основных способов для этого имеется три: принуждение (палка), плата (морковка) и притягательность (мягкая сила) [1]».
Ни место, ни время выдвижения этого концепта не были случайностью. Что касается места, то Гарвардский университет, по меньшей мере, с начала 1950-х гг. оставался центром теоретико-международных исследований, преимущественно политико-реалистского направления, по крайней мере, в тот период, когда там работал Най.
Это существенно позднее, в 1980–90-е гг. Гарвард уже при следующем поколении ученых стал столь же успешным центром «теории рационального выбора». Что касается времени, то это были годы окончания «холодной войны», и, соответственно, необходимости переосмыслить место США в мире в отсутствие «советской угрозы» и наличия новых императивов внешней политики.
Кроме того, становилось все более очевидным, что возможности применения военной силы существенно ограничены, а потребность в увеличении своего влияния оказывается не вполне реализованной. Не случайно даже на интуитивном уровне было понятно, что привлекательность и влиятельность некоторых государств (например, Швейцарии, Швеции, Франции и др.) существенно превосходит их ВВП и расходы на максимизацию силы, прежде всего, военной.
Многие отечественные аналитики начали широко употреблять этот термин как синоним уже порядком дискредитированного к этому времени понятия «пропаганда». Однако это неверно.
Начнем с того, что интерпретацию «мягкой силы» в немалой степени обеспечил не вполне точный перевод на русский язык: если поставить концепт в контекст, то следует принять во внимание, что уже в 1960-70-е гг. в западной науке широко использовалось противопоставление «точных» и «мягких (т.е. гуманитарных)» наук (hard/soft sciences).
Определение «мягкий» (soft) широко использовалось в самых разных сферах. Например, в праве – «жесткое» право предполагало законодательство, обязательное для исполнения; «мягкое» — право, отклонение от которого не приводит к санкциям. Последнее означает как бы моральный призыв, этические нормы, присущие данному обществу, которые предполагается защищать с помощью общественного мнения. Или в социологии, например, soft skills – мягкие манеры, предполагают эмоциональную интеллигентность личности.
Но тогда и определение «мягкой» силы по идее могло бы звучать по-русски как «гуманитарная сила», «гуманная сила», «привлекательная», даже «нормативная сила», а это, согласитесь, предполагает уже несколько иной смысл.
Еще одна терминологическая проблема связана с понятием «силы». Некоторые российские авторы предлагают говорить о «мягкой мощи», а не «силе» [2]. Но с этим я не могу согласиться. Понятие «силы» устоялось в российском языке, прежде всего, в контексте политического реализма во всех его разновидностях – классического политического реализма, неореализма, постклассического реализма и т.д. И даже если перевод не вполне точен, он утвердился, вошел в международно-политическую лексику. А как учит нас бессмертный методологический принцип «бритвы Оккама» — «Не следует множить сущее без необходимости», ничего кроме ненужной путаницы такое переименование нам не даст. Тем более, что понятия «силы, мощи, могущества, власти» и т.д. входят в синонимический ряд понятия “power”.
Наконец, речь шла об инструменте «мягкого» принуждения, убеждения, даже манипулирования с целью добиться поставленных целей, то есть применения силы, но силы особого рода. Этот аспект при рассуждениях «о мощи», сотрудничестве, взаимном доверии и т.д. утрачивается: по существу происходит подмена понятий.
Най неоднократно возвращался к своей идее. И хотя концепт быстро приобрел популярность, причем практически во всем мире, его толковали очень широко, и Джозеф Най даже вынужден был в 2006 году написать письмо в журнал «Форин полиси» [1], подчеркнув, что в Китае и в России (в других странах отошли от первоначального замысла еще дальше) «мягкую силу» понимают неправильно, именно как аналог «пропаганды», между тем, концепт шире и существенно отличается от нее.
Он содержит перцепцию «Другого» в позитивном ключе, когда он воспринимается как привлекательный, нравящийся, даже обаятельный. «Лучшая пропаганда, — писал Най позднее, рассматривая значение «мягкой силы» в Век информации — это не пропаганда». И пояснил: «Доверие – самый дефицитный ресурс [3]».
Однако, добавим мы, доверие, обеспечиваемое с помощью специального инструмента внешней политики, то есть оно не предполагает взаимности, а требует создания доверия со стороны объекта, а не субъекта «мягкой силы».
Наконец, в 2004 г. появилась расширенная трактовка «мягкой силы» в книге «Мягкая сила. Средства успеха в мировой политике», в которой все тот же Най развернул свою концепцию и дал практические рекомендации по ее успешному использованию во внешней политике [4].
Строго говоря, это отнюдь не новый концепт. У Ная были предшественники и в теории международных отношений, и в близких областях знания. На десятилетие раньше примерно об этом же писали представители известной «Английской школы», в частности, Хедли Булл, поставивший вопрос о необходимости при защите национальных интересов минимизации физического насилия и максимальном акценте на альтернативных методах политического, правового и гуманитарного характера [5].
Важно, что Джозеф Най к моменту формулирования нового концепта был уже довольно известным теоретиком в области международных отношений. Он – автор популярной теории взаимозависимости, соавтор теории международно-политических режимов и других неолиберальных теорий. Одно время он был председателем Национального совета по разведке и заместителем министра обороны США в администрации Б.Клинтона.
Поэтому статья, опубликованная таким уже прославленным автором, в «Форин полиси» осенью 1990 г. не могла не вызвать резонанса в академических и политических кругах [6]. Это в немалой степени обеспечило успех концепта.
Безусловно, идея «мягкой силы» была продолжением многолетних размышлений Ная о «взаимозависимости» современного мира, хотя и начинались они с экономической области. Интеллектуальные корни этой теории лежали в «классических» теориях свободной торговли и политического либерализма Адама Смита, Дэвида Рикардо и Джона Стюарта Милля. Кроме того, свой вклад внес также политический реализм, ориентировавшийся, однако, не столько на преимущества, сколько опасности и угрозы всякой зависимости от других, в том числе эмоциональной (труды Никколо Макиавелли – один из ранних примеров этой озабоченности).
В то же время Макиавелли отдавал должное тому, что в будущем будет названо «мягкой силой». Най даже начал свою книгу следующим образом: «Более четырех веков назад Никколо Макиавелли советовал итальянским князьям, что важнее, когда тебя боятся, нежели любят, но в сегодняшнем мире нужно и то, и другое» [4, p. 5]. И затем дал ей еще одно определение: «мягкая сила» — это способность оказывать влияние с целью достижения желаемых результатов скорее с помощью привлекательности, нежели принуждения или оплаты» [4, p. 5].
Однако все началось с экономики и особенно с торговли. В ХХ веке проблема «взаимозависимости» была представлена в трудах многих теоретиков, но наиболее известной, по-видимому, является работа Нормана Анджелла «Великая иллюзия», изданная еще в 1910 г. По мнению Анджелла, национальное процветание не может быть достигнуто с помощью военной силы, а обеспечивается с помощью экономических связей. А, стало быть, прослеживается очевидная зависимость между торговой сферой и обеспечением мира («торгово-мирная связь»).
Взаимозависимость сегодня, в условиях глобализации, революции в транспорте и коммуникациях совершенно очевидна: происходящее в одном государстве с неизбежностью имеет последствия для политики и экономики других. Само понятие уже имело относительно широкое хождение в экономической теории при рассмотрении торговых потоков и колебаний валютных курсов. Однако включение этой темы в международные отношения произошло довольно поздно. Еще в 1960-е годы термин «взаимозависимости» употреблялся преимущественно в военном смысле, в связи с конфликтом Восток-Запад, при этом взаимозависимость считалась одним из краеугольных камней всеобщего мира.
Во многом это было следствием принятие на вооружение в обоих блоках ракет большой дальности, что привело к сокращению «расстояния» между ними. Отсюда – «военно-стратегическая взаимозависимость». Но решающе важную роль для признания концепта в ТМО сыграли кризисные явления в конце 1960-х – начала 1970-х гг. в развитых странах Запада (коллапс Бреттон-Вудской валютной системы и первое нефтяное эмбарго стран-членов ОПЕК вследствие поддержки США и другими странами «западного» блока Израиля в арабо-израильской войне). Многие исследователи начали разрабатывать проблему связи между экономикой и политической наукой.
Знаковым событием в развитии концепта стала публикация в 1977 г. книги Роберта Кохейна и Джозефа Ная «Сила и взаимозависимость: мировая политика в транзите» [7].
Основная мысль работы заключалась в следующем: произошел сдвиг в структурах международной системы; государства утратили значительную часть своей способности предпринимать эффективные действия и контролировать события вовне; взаимозависимость, поэтому, имеет решающе важное значения для достижения национально-государственных целей.
Отсюда – попытка определения инструментов использования сложившейся ситуации на двух уровнях: 1) на уровне внешней политики (как оптимизировать действия во внешней политике); 2) уровень мировой политики (потенциальная возможность воздействия на события через международное сотрудничество). Но следует принять во внимание, что «взаимозависимость» — не теория, а аналитическая концепция, на ее основе была развита идея о том, что в современных условиях правительства государств должны проводить «глобальную политику взаимозависимости» через развитие международного сотрудничества и политическую координацию.
Следует принять во внимание и еще один немаловажный процесс – «культурный поворот» в социальных науках. Как известно, понятие «поворот» в философии науки означает качественные изменения в системах производства и репрезентации знания, сдвиг в теории и практике познания. Это, кроме того, «момент» если не смены, то выдвижения новой, набирающей силу парадигмы, изменения направления в исследовательской работе, появления иного ракурса предмета исследования.
Подобно другим «поворотам» — лингвистическому, когнитивному, историческому и др., «культурный поворот» позволил существенно переосмыслить как методологические инструменты исследований, так и обогатить концептуальный и понятийный аппарат социальных наук.
«Культурный поворот» охватил практически все сферы гуманитарного и социального познания, не оставив в стороне (хотя и со значительным опозданием) и теорию международных отношений. Начиная с 1980-х гг. начали появляться исследования, так или иначе связанные с культурой: постмодернизм, критическая теория и конструктивизм – каждое из течений политической мысли на своем языке и с разной степенью успеха бросало «вызов» политическому реализму с его жесткой силовой схемой, или же, наоборот, стремилось попытаться «вписать» его в новую систему координат, ограничить основные посылы или даже просто перевести их на иной концептуальный язык.
Широкое разнообразие точек зрения, опора на разные интеллектуальные традиции, попытки выработать свою или использовать чужую методологию исследования, стали характерны для сегодняшнего состояния дисциплины, когда набор различных теорий и концепций, во многих отношениях противоречащих друг другу, объединяет в ряде случаев лишь неприятие позитивизма [8, с. 562].
Санкцией допустимости и даже желательности культурного подхода явилось Президентское обращение тогдашнего президента АПСА (American Political Science Association) Аарона Вильдавского в 1987 г. [9, р. 3-21; 10]. Профессор А. Вильдавски из Университета Калифорнии в Беркли, был известен, главным образом, своими работами по теории бюджета и управлению рисками.
Обращение Вильдавского к проблемам политической культуры и культурных аспектам принятия решений стало знаковым событием для американской академической среды. В последующие годы было проведено множество исследований, позволивших развить этот подход в новую и весьма амбициозную теорию политики, в том числе, и внешней.
Наконец, следует отметить и еще одну важную фоновую тенденцию: сближение и даже переплетение либеральных исследований с основными постулатами политического реализма, в частности, попытки сочетать силовые калькуляции с нормативными целями гуманитарного характера.
На этом фоне оставался всего один шаг к тому, чтобы появился концепт «мягкой силы», что, собственно, и произошло благодаря Джозефу Наю. И хотя конкретная трактовка понятия существенно разнится, концепт быстро вошел во внешнеполитический лексикон, найдя свое место не только в политической практике ведущих государств, но и войдя практически во все современные теории международных отношений.
Най выделил три основных компонента «мягкой силы; культуру (под которой он понимал скорее совокупность ценностей общества, политическую культуру); политическую идеологию (при этом либерализм воспринимается как данность) и, наконец, внешнюю политику (дипломатию в широком смысле слова). Если первые два элемента – наследие страны, то последний – формируется и реализуется политиками, то есть это элемент существенно более подвижный и менее инерционный.
Несколько слов следует сказать и о корреляции между «мягкой» и «жесткой» силой. Поскольку основной целью использования «мягкой силы» является воздействие на поведение других государств, то, вполне естественно, она предполагает превращение привлекательности во влияние. Тем самым, возможно, достижение поставленной цели с меньшими издержками, нежели в случае применения «твердой силы», т.е. не через принуждение, насилие, диктат, а с помощью сотрудничества и взаимодействия.
Понятно, что «мягкая сила» государства, обладающего мощной «жесткой силой» воспринимается с большим вниманием (хотя не всегда, довольно часто слишком сильная страна «пугает» более слабую). Однако «мягкая сила» таких стран сплошь и рядом предполагает наличие «зонтика» со стороны более мощных в военном отношении союзников, т.е. по существу не является самостоятельной (например, привлекательность скандинавов как части Западного альянса, предполагающего принцип взаимодополнительности).
Однако это явление имеет и обратную сторону: к государствам, обладающим мощным военным потенциалом, в большей степени приковано внимание международной общественности, ее «мягкая сила» воспринимается как более интересная, привлекательная, или наоборот, внушающая недоверие, опасение, даже страх.
«Комплиментарность», дополнительность «мягкой силы» по отношению к «жесткой» была, как совершенно правильно отмечает российский международник Алексей Фененко, — была сформулирована еще Львом Гумилевым [11]. Комплиментарность – «подсознательной принцип симпатии особей друг к другу, определяющий деление на своих и чужих».
Отсюда четыре типа комплиментарности:
— положительная как ощущение подсознательной взаимной симпатии;
— отрицательная как ощущение подсознательной взаимной антипатии;
— нулевая как ощущение безразличия друг к другу;
— ассиметричная, когда только один из участников взаимодействия позитивно настроен по отношению к другому [12, с. 282].
Все они имеют место и в межгосударственных и международных отношениях. Но следует помнить о предупреждении Фененко: «Мягкая сила» — это инструмент не переубеждения врагов, а борьба за колеблющихся, попытка привлечь их на свою сторону.
Однако «мягкая сила» — ресурс не только государственный, а в последнее время все более часто – гражданского общества, публичной дипломатии. Эта тенденция особенно усилилась вследствие развития сетевых коммуникаций и информационной революции [13, с. 38-43].
Следует все же отдавать отчет и в том, что существуют риски, связанные с переоценкой «мягкой силы» и ее значения. Исследователи проблемы обращают внимание на то, что «мягкая сила» может не только помочь государству, но и навредить ему. Особенно если ее наращивание отодвигает на второй план увеличение также необходимой силы «жесткой». Кроме того, «мягкая сила» способна вселить в руководство страны ложное чувство безопасности. Уважение со стороны других держав может помочь сгладить некоторые проблемы, но иногда приводит к чрезмерной самоуверенности. В соответствии с английской поговоркой страны не должны верить собственной прессе или же почивать на лаврах».
Соотношение между ресурсами и идеями – проблема многовековых философских споров. Достаточно примера Ватикана, с его огромным влиянием на значительную часть человечества, для того, чтобы проиллюстрировать отсутствие прямой зависимости. Однако здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда учитывается влияние только одной страны, что давно уже не отвечает ситуации глобализации и мировых взаимосвязей. Правильно ли отделять «мягкую силу» Ватикана от преемников этой силы – в Италии, Испании, значительной части Франции, Германии, наконец, Латинской Америки и т.д.? Иными словами, «мягкая сила» должна рассматриваться через «связку» источник/ реципиент.
Решающую роль, при этом, может сыграть уровень социально-экономического развития общества, в том числе, способности к восприятию информационных и культурных импульсов извне, а также и желанию их воспринимать. Это расширяет концепт, но крайне затрудняет операционализацию понятия. Поэтому, несмотря на постоянное усовершенствование концепта, все рейтинги весьма относительны. Рейтинговые агентства в 2015 г. составили список десяти наиболее «привлекательных» стран мира с точки зрения именно «мягкой силы».
По данным агентства «Портленд», список из десяти стран возглавили Великобритания, затем Германия, США (на третьем месте), Франция и т.д. вплоть до Финляндии, т.е. только «западные» государства. Ни Китай, ни Россия в этот список включены не были. По данным агентства «Монокль», лидеры меняются местами: США на первом месте, Германия – на втором, Великобритания – на третьем. Замыкает список из 15 стран азиатская страна Южная Корея (Япония заняла четвертое место).
Агентство «Элькано» также составило свой список из 15 стран, отдав приоритет Европейскому союзу, затем США, Великобритании, Германии. И завершив список Швецией. В этом списке не только появилась Турция (впрочем, на предпоследнем месте), но, наконец-то нашлось место Китаю (шестое) и России (седьмое). По мнению самого Ная, наиболее адекватной его первоначальному замыслу является «глобальный доклад о мягкой силе» 2015 г., составителями которого» Портленд», «Фейсбук» и «КомРес», и включающему индексы по 30 странам [15].
В отличие от докладов других рейтинговых агентств, этот впервые использовал методологию, включающую данные о влиянии правительств на Интернет и международные опросы. Наверху списка оказались пять стран – Великобритания, Германия, США, Франция, Канада. Россия вообще не попала в этот список, а Китай занял последнее, 30-е место.
По решению премьер-министра КНР Ху Цзиньтао, принятому еще в 2007 году, были вложены немалые средства в развитие «мягкой силы», преимущественно в развитие информационного агентства «Синьхуа», а также в различные программы помощи и развитию зарубежным странам.
Однако это не помогло, с точки зрения рейтинговых агентств, это произошло вследствие негативного «имиджа» китайской внешней политики, недемократичности внутренней политики и слабой Интернет-дипломатии. Китай преуспел лишь в культуре, во многом благодаря Институтам Конфуция, разбросанным по всему миру.
Риан Гаун, директор агентства «Стратагем интернэшнл», подготовившего последний доклад, отметил также некоторые важные аспекты современного состояния «мягкой силы» мире [15]:
— расширение понятия силы и рост потребности в «мягкой силе» под влиянием трех основных факторов: быстрой диффузии силы между государствами; эрозии традиционных силовых структур; массовой урбанизации;
— Интернет-дипломатия становится доминирующим подходом (155 стран имеют собственные странички на «Фейсбук», более 190 стран присутствуют на страницах «Твиттер», более 4 тыс. посольств и послов имеют собственные сайты).
— США и Великобритания вышли на первое место с в Интернет-пространстве, Израиль (4-е место) и Южная Корея (6-е место) также существенно продвинулись, особенно в области участия в социальных СМИ;
— большее значение придается экономической дипломатии, большее число правительств ставит перед собой цели, связанные с экономическим процветанием;
— «малые» страны возвысились за пределы своего реального веса, например, Ирландия заняла 19-е место, Новая Зеландия (16-е место). Многие страны рассматривают свои диаспоры за рубежом как мощные источники силы (например, диаспора Ирландии за рубежом составляет 70 млн. чел.);
— большую и успешную активность проявляют Южная Корея и Бразилия;
— Франция сохраняет свой язык как язык дипломатии, уступая только США по объему «сетей», и опережает всех по членству в разнообразных международных организациях;
— некоторые страны имеют отдельные достижения (например, Индия исключительно активно использует социальные медиа, имеет больше связей на «Фейсбуке», нежели, например, президент США Б. Обама).
Тем не менее, сравнение списков позволяет понять, какие же показатели принимались, прежде всего, во внимание. США занимают первые места не только в силу своего богатства и уровня жизни населения, но также и благодаря доктрине «американской исключительности», которая обычно трактуется как приверженность свободе, правовому государству, республиканскому типу правления, открытости для иммиграции представителей всех рас и религий (впрочем, существенно ограниченной в последние годы), якобы оппозиции силовой политике (мол, если и имеет место военное вмешательство в других регионах мира, то вынужденно, вследствие «обязанностей» великой державы и лидера «западного» мира), а также антиимпериализму, роли США в разрушении колониальных империй.
Эти идеи систематически поддерживаются с помощью целого арсенала средств, начиная от содержания образовательных программ и кончая кино, телевидением, радио, Интернету и т.д. Это работает. Согласно теории Ная, основой «мягкой силы», является каждодневная работа «на местах», а не привнесенная «извне», в конечном счете, направленная на выстраивание долгосрочных доверительных отношений как с гражданским обществом других стран, так и с правительствами.
Соответственно, Джозеф Най, указывал на особое значение деятельности неправительственных организации гражданского общества, которые должны получать соответствующую поддержку со стороны США: «начиная от Голливуда и до высшего образования, гражданское общество делает больше для представления США другим народам, чем это делает правительство.
Голливуд часто изображает общество потребления и насилие, но он также продвигает ценности индивидуализма, социальной мобильности и свободы (включая свободы для женщин). Эти ценности делают Америку привлекательной в глазах многих людей за рубежом» [16].
Таким образом, США объясняют свое глобальное доминирование либеральной идеологией, поп-культурой, привлекательными СМИ, кино, образами «ковбоев-первопроходцев», т.е. в широком смысле привлекательностью «Американской мечты». Иными словами, методы предполагают сочетание пропаганды (часто довольно тонкой), символов, знаков, трансляции идей, передаваемых, в том числе, через социальные науки, и прямой поддержки структур гражданского общества за рубежом, в том числе, финансовой.
Великобритания опирается на мощные традиции связей еще Британской империи, активно поддерживаемых через Британское содружество наций и своих союзников в разных частях света. Великобритания имеет безвизовый режим со 174 странами мира. Она прилагает изрядные усилий к тому, чтобы стать мировым центром образования, финансов, права и т.д. Многое «работает» на «мягкую силу» Британии: английский язык, университеты мирового уровня, исторические здания, институты (например, «Вестминстерская» система демократии), а также идеи – парламент, монархия, «Магна Карта», правовая система, ББС, фильмы о Джеймсе Бонде и «звездных войнах», музыка Битлз и других прославленных рок-музыкантов, литература, начиная с Шекспира и кончая Гарри Поттером и т.д.
0,7% ВВП выделяется на «помощь» заморским государствам. Большое внимание уделяется спорту – Лондон, единственный город в мире, который проводил у себя Олимпийские игры трижды. С 2012 по 2015 гг. правительство Великобритании провело широкую кампанию, затратив 113,5 млн. фунтов стерлингов для продвижения туризма, торговли и инвестиций ради обеспечения экономического роста. По имеющимся данным это привело к приходу инвестиций в 1,2 миллиарда фунтов.
Наконец, это личный вклад англичан в продвижение «имиджа» своей страны. Приведем только один пример: в 2015 г. Майкл Бэйтс пешком преодолел 1059 миль, добравшись до Китая для того, чтобы отметить Первый год программы культурного обмена между Великобританией и КНР. Он также собрал 90 тыс. фунтов в пользу Красного Креста. (Вопрос по ходу разговора: а используем ли мы столь же эффективно путешествия Федора Конюхова?)
Однако существуют признаки того, что интерес в «мягкой силе» в Великобритании несколько снизился. Институт Конфуция и Французский Институт превзошли Британский совет по количеству представительств за рубежом. Более того, финансирование Британского совета сократилось в 2013/14 гг. на 25%.
Особый случай – Германия. ФРГ, прежде всего, вследствие исторических причин и существенных ограничений в военной сфере, очевидно, сделала ставку на то, чтобы стать «мягкой» державой, опираясь на длительные традиции трансляции своих идей и ценностей через дипломатические, экономические и культурные инструменты.
Несмотря на тяжелое историческое наследие, Германия все же смогла утвердиться в качестве экономической модели, причем не только в Европе. Будучи четвертой по величине экономикой в мире, Германия сегодня уже довольно успешно использует свое влияние вовне. Тем не менее, ее положение неустойчиво, прежде всего, в силу демографического фактора – по имеющимся оценкам ее население сократится к 2060 году с 82 млн. чел. до 65 млн.
Не имея заморских территорий и будучи ограниченной в плане военной силы, Германия провозгласила себя «мягкой державой», т.е. сделала акцент именно на «мягкой силе», весьма успешно используя некоторые аспекты своей культуры, социальных практик, а также качественных производимых продуктов (в частности, автомобилей).
Памятуя о том, что «мягкая сила» — это «железный кулак в бархатной перчатке», ФРГ занимается «модернизацией германского мультилатерализма» под предлогом необходимости соответствовать международным альянсам и стратегическим партнерствам, в которые она входит – «эффективный мильтилатерализм». Она также активно занимается созданием «Новой европейской политики». Ее репутация социального государства, доброжелательного к иностранцам, сыграла с ней злую шутку – основной поток беженцев с Ближнего Востока в конце 2015 – начале 2016 гг. устремился именно в Германию.
Это пример того, что «мягкая сила» отнюдь не всегда является только позитивным феноменом, а может содержать в себе и изрядный негативный потенциал для страны, которая сумела «понравиться» окружающим.
Довольно любопытные данные дало сравнение стран БРИКС на основании относительно жесткого стандарта исследования. Учитывались следующие компоненты «мягкой силы: индекс свободы (торговли); медиапродукты; верховенство права; позиции ведущих ВУЗов; Олимпийские успехи; иммиграция; приезд туристов; сокращение выбросов углекислого газа; самые влиятельные люди по версии журнала «Тайм».
В соответствии с полученными результатами, лидерами оказались Китай, Индия и Россия. Однако бросаются в глаза разнопорядковость показателей и их относительность.
А что же Россия? У нас также есть свое исторической наследие, которое может быть использовано для продвижения «мягкой силы», в частности, Российская империя традиционно провозглашала себя защитником славянства и Православия, а также транслятором европейской цивилизации в Евразии (и возможно, могла бы и наоборот, в свете подъема ряда азиатских стран?).
СССР, по крайней мере, до 1970-х гг. воспринимался за рубежом многими как идеологическая и практическая альтернатива западному капитализму (социализм). Такая общемировая перцепция и поддержка со стороны Советского Союза некоторых политических программ – деколонизации стран Азии и Африки, борьбы за независимость народов Латинской Америки, акцент на равенстве в социально-экономической сфере (эгалитаризм в широком смысле слова), призывы к всеобщему миру и разоружению, наконец, внимание государства к внешнеполитической пропаганде – это способствовало возникновению изрядных ресурсов и активов, важных стратегических ресурсов.
Постсоветская Россия оказалась в совершенно иной ситуации. Утратив многие материальные ресурсы, пережив сокращение территории, и встав на путь капитализма, заменившего прежнюю «социалистическую систему», Россия на какое-то время с неизбежностью оказалась в ситуации «подражателя», утратив и собственную привлекательность, и особость.
Внешняя политика страны не опиралась на глубокую теоретическую проработку и не сопровождалась идеологической альтернативностью. В эпоху интернета простые призывы к прагматическому истолкованию национального интереса (допускающего крайне широкую и неточную формулировку) недостаточны для получения широкой поддержки со стороны мировой общественности.
Россия позднее других стран (в частности, англосаксонских) приступила к целенаправленному формированию «мягкой силы», тем более, что все попытки продвинуться в этом направлении постоянно встречаются с жестким противостоянием со стороны «Запада».
На протяжении последнего десятилетия «мягкой» силе в России наконец-то начали уделять определенное внимание, однако, несмотря на то, что в академической среде термин «прижился» практически с самого начала, в официальных документах его очень долгое время не было. Более того, с содержательной точки зрения он фактически приравнивается к «культурной дипломатии», что, разумеется, существенно его ограничивало. Наконец, в редакции Концепции внешней политики 2013 года речь уже пошла о достижении внешнеполитических целей на основе потенциала гражданского общества, с помощью информационных, культурных и других методов и технологий, альтернативных традиционной дипломатии.
Целенаправленно Россия начала заниматься наращиванием «мягкой силы» примерно с 2007 г. Началось все со сферы спорта. По имеющимся оценкам, это прозвучало в речи Президента РФ В.В. Путина на 119-й сессии Международного олимпийского комитета в Гватемале – Россия выиграла право проведения Олимпийских игр в 2014 г. Затем – право принять чемпионат мира по футболу в 2018 г.
В сфере политики следует назвать выступление Президента на 43-й Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности в том же 2007 г. Россия в лице президента четко заявила о своей позиции в отношении негативного развития международных процессов в области безопасности. Она не только показала, что вновь вернулась в качестве ведущего «игрока» в мировую политику, но и предлагает альтернативу «политике Запада».
В самом деле, удалось получить некоторые знаковые признания: в 2007 г. Президент РФ В.В. Путин был назван «персоной года» американским журналом «Тайм», в 2013 г. – за ним последовал журнал «Форбс». В 2007 г. учрежден фонд «Русский мир» с целью популяризации русского языка и культуры, довольно успешно работающий на этом направлении. В 2008 г. было учреждено «Россотрудничество», которое, несмотря на существенные усилия, так и не вышло за пределы чисто «технических мер и методов» по улучшению «образа страны, однако обладает определенным потенциалом».
Однако, как показала мощная пропагандистская кампания по всему миру, сопровождающая санкции, создание «негативного» образа России все же оказывается довольно успешным.
Проблема существенно глубже количества проведенных мероприятий, открытых выставок или приглашенных студентов в отечественные вузы, талантливого использования СМИ и утонченных механизмов коммуникации. Все это нужно, но этого недостаточно. Помимо материальных ресурсов, необходимы идеи и программы по их продвижению, затрагивающие потребности и интересы других стран.
Необходимо не только принимать во внимание этнические конфликты, традиции, исторические «обиды» на других и т.д. Но и этого недостаточно без выхода на «ценностный» уровень. А у России эти ценности есть, и не только в истории: мы могли бы предложить альтернативу тотальной культурной «американизации» планеты, выйти на международную сфену с нашим опытом и принципами социального государства, переутвердить ценности справедливости и равенства, не за счет, однако, свободы; ратовать совместно со странами БРИКС за более справедливые международные экономические отношения и т.д.
Или это могут быть какие-то другие идеи или ценности (Об этом, в частности, писали российские авторы) [17]. Кое-что делается, но пока явно недостаточно. Так что же нам мешает реально утвердить свою «мягкую силу»?
Оставим в стороне финансовую сторону вопросу, разумеется, весьма существенную, но всё же проблема не сводится только к деньгам. На мой взгляд, есть целый ряд системных ограничений, которые вполне можно «снять» при наличии надлежащей политической воли и последовательным шагам в ее реализации.
Во-первых, это незавершенность процесса самоидентификации страны. Она не случайна и требует тщательной и последовательной работы, которая пока, однако, ведется от случая к случаю и вовсе не сформулирована как одна из главных задач наших гуманитарных наук.
В этой связи хотелось бы привести цитату из книги тонкого историка и политического мыслителя Эрика Хобсбаума: «В мире, пережившем конец советской эпохи, привычки и представления тем не менее сформировались под влиянием тех, кто победил во Второй мировой войне. Те же, кто оказался побежденным и связан с ними, не только принуждены были молчать, но и фактически оказались вычеркнуты из истории и интеллектуальной жизни, оставшись лишь в роли врага в мировом нравственном сражении добра против зла (именно это может произойти с теми, кто потерпел поражение в «холодной войне», хотя скорее всего не в таких масштабах и не на такое длительное время). Таково одно из последствий религиозных войн, главной чертой которых является нетерпимость» [18, с. 14].
Мы – победители во Второй мировой войне и мы законно этим гордимся, но Запад считает нас побежденными в войне «холодной». Отсюда настойчивое требование принять ценности победителей, причем ценности неоспоримые, догматичные, не допускающие никаких вариаций в интерпретации. В этом проявляется «религиозная», точнее идеологическая непримиримость. Что мы можем ей противопоставить? Или ничего? Думаю, что с последним вопросом мы все же не примиримся.
Но это предполагает очень глубокую и основательную, в том числе, историко-идеологическую работу по осмыслению «советского опыта» (например, плановый способ организации и управления экономикой – всего лишь один из вариантов управления современной экономикой) и выяснения проблемы «победы/поражения) в «холодной войне» и вообще, возможна ли в ней в принципе «победа»? Или события 1989–1991 гг. – явления совершенно другого порядка?
Без осознания, хотя бы для себя, сущности известных событий, любые наши попытки предложить собственную программу будут неизбежно поверхностными, а, стало быть, малоубедительными.
Во-вторых, ценностная неопределенность. Крайняя гетерогенность в этой сфере (причем, это отнюдь необязательно недостаток, вполне вероятно, что это наше преимущество в стране с 194 этносами и национальностями именно способность жить вместе заслуживает не просто осмысления, а мощного медийного акцента). Между тем, как подчеркивает политолог Б. Межуев, «ценности – это не просто чистые идеи, это в первую очередь – инструменты элитной интеграции, наднациональной и даже зачастую – внеконфессиональной» [19, с. 5].
Далее он подчеркивает, что сама концепция «мягкой силы» позволяет уйти от известной дихотомии «ценности vs интересы. Но это, помимо всего прочего, означает необходимость не только изучения дальнейшего развития теории международных отношений нашими международниками, которая отнюдь не остановилась на политическом реализме, а развитие этой идеи, ее расширение, если угодно, гуманизацию.
Но здесь возникает целый ряд нерешенных вопросов: явственно ощущается отсутствие исторического оптимизма, как следствия двух названных выше причин неизбежно сказывается не только на стратегии, но и на тактике, повседневной деятельности наших граждан будь то за рубежом или внутри страны. В этой связи не могу не процитировать одно из писем в редакцию популярного еженедельника: «отдыхали в Сочи. Все очень понравилось – погода, море, отель. Если бы еще не местные жители – они все время ноют, а это просто уничтожает привлекательность курорта!».
Инерция позднесоветской кухонно-интеллигентской оппозиционности ко всему, по-видимому, еще долго будет давать о себе знать, но сейчас она становится уже просто контрпродуктивной для страны и ее «имиджа» в мире. Стало быть, несмотря на кризис, санкции и прочее необходимы какие-то меры для повышения градуса оптимизма.
«У нас такой народ, мы все переживем, было бы ради чего!» (это из продолжения письма). Вот это «ради чего» и есть новая национальная идея, ее-то и нужно формировать, но не через кампанейщину, а подспудно, последовательно, с помощью все той же «мягкой силы». В 1996 г. мы втроем – И.К. Пантин, Б.Г. Капустин и я предложили рамочный вариант разработки национальной идеологии. У нас было множество сторонников, но «наверху» нас не поддержали.
Возможно, тогда это было слишком рано, но не было бы поздно сейчас! В-третьих, «ползучая бюрократизация», затронувшая практически все сферы управления не могла не сказаться и на этой области. Отчетность подменяет дело – суть, в конце концов, не в количестве организованных мероприятий, а в умении нравиться, а это, по-видимому, отдельное искусство, а этому у нас, что называется, «не учат», причем даже в тех профессиях, которые непосредственно предполагают работу с общественным мнением.
А отсюда – отсутствие обратной связи с теми странами, с которыми мы хотели бы выстроить теплые и дружеские отношения.
Можно было бы назвать и еще целый ряд причин, но мысль, по-моему, и так уже ясна: не обретя чувства собственного достоинства, уверенности в своих ценностях и целях (не путать с манией величия – это-то как раз оборотная сторона комплекса неполноценности), отказа от подражательности невозможно стать центром «мягкой силы» и воспользоваться ее преимуществами. Впрочем, в случае России речь идет именно о «комплиментарности», дополнительности, а не о стратегической цели, хотя высказывания такого рода приходилось читать, хотя в последнее время и реже.
Потенциал России, вследствие наличия впечатляющей «жесткой силы», наглядно продемонстрированной в случае с Сирией, а также волевому руководству, позволяет постоянно присутствовать на первых полосах новостей, зачастую подтверждая известную истину, что «все что некролог, то ПР» [14]. Однако это не означает, что не пора задуматься о повышении собственного «обаяния», причем не только вовне, но и внутри страны.
Литература
- 1. Nye J.S. Think Again: Soft Power // Foreign Policy. 2006. February, 23.
- 2. Трибрат В. Рукописи не горят. «Мягкая безопасность» по Джозефу
- Наю // Международные процессы. 2015. Т. 13, № 1. Январь-март.
- 3. Nye J. China’s Soft Power Deficit. To Catch up, Its Politics Must
- Unleash the Many Talents of its Civil Society // The Wall Street Journal. 8 May
- 2012.
- 4. Nye S.J. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N.Y.:
- Public Affairs, 2004.
- 5. Bull H. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics.
- N.Y.: Macmillan, 1977.
- 6. Nye J.S. Soft Power // Foreign Policy. 1990. Autumn. Twentieth
- Anniversary Edition. № 80. P. 153-171.
- 7. Keohane R., Nye J. Power and Interdependence: World Politics in
- Transition. N.Y.: Longman, 1977.
- 8. Алексеева Т.А. Современная политическая мысль (ХХ–ХХI вв.).
- Политическая теория и международные отношения. М.: Аспект Пресс,
- 2016. С. 562.
- 9. Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A
- Cultural Theory of Preference Formation // American Political Science Review.
- Washington, 1987. Vol. 81. P. 3-21.
- 10. Bankroft Library. Guide to Aaron Wildavsky Papers.
- http://www.oac.cdlib.оrg/ark:/ 13030/kt4v19r0zp/
- 11. Фененко А. Реальность и мифы «мягкой силы» // Российский совет
- по международным делам. 27 января 2016 г. URL:
- http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=7167
- 12. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М.: Танаис; ДИ-ДИК,
- 1994. С. 282.
- 13. Лебедева М.М. Акторы современной мировой политики: тренды
- развития // Вестник МГИМО-университета. 2013. № 1 (28). С. 38-43.
- 14. Брайян М., Хартвелл К., Нуреев Б. «Мягкая сила» — палка о двух
- концах? BRICS Business Magazine. URL:
- httр://bricsmagazine.com/ru/articles/myagkaya-sila-palka-o-dvuh-kontsah
- 15. http://www.globaldashboard.org/2015/07/22/uksoftpower-2/
- 16. Nye J. Propaganda isn’t the Way: Soft Power // International Herald
- Tribune. January, 10, 2003.
- 17. Ваплер В.Я., Гронская Н.Э., Гусев А.С., Коршунов Д.С.,
- Макарычев А.С., Солнцев А.В. Идея империи и «мягкая сила»: мировой
- опыт и российские перспективы // Научный вестник Уральской академии
- государственной службы: политология, экономика, социология, право.
- 21
- Екатеринбург: Уральский институт управления – филиал РАНХиГС. 2010.
- Вып. 1.
- 18. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий Двадцатый век. 1914–
- 1991. М.: Изд-во «Независимая газета», 2004. С. 14.
- 19. Межуев Б. От редакции // Самопознание. Информационный
- бюллетень Форума «Бердяевские чтения». 2015. № 4. С. 5.
Автор, Т.Алексеева, — д.филос.н., к.ист.н.,
заслуженный деятель науки РФ, профессор МГИМО
участник XХХ Харакского форума
«Политическое пространство и социальное время:
идентичность и повседневность в структуре жизненного мира»
